Легкими, почти радостными движениями принялся он за анализ. Он уже подогревал зонд на спиртовой лампочке, когда дверь скрипнула, и от этого звука он внезапно с сильно бьющимся сердцем повернул голову. Но то была не Жиз. Семеня ногами, приближалась к нему Мадемуазель, сгорбленная, как старый дровосек, скрюченная теперь так сильно, что, даже вывернув шею, она с трудом могла поднять на уровень рук Антуана глаза, еще совсем живые под дымчатыми стеклами узких очков. При малейшем волнении у нее непроизвольно начинала трястись голова. Ее маленький лоб цвета слоновой кости желтел между белыми, гладко зачесанными прядями волос.
- Ах, это ты, Антуан, - вздохнула она. И затем, безо всяких предисловий, продолжала дребезжащим голосом: - Знаешь, со вчерашнего дня это стало просто невыносимо! Сестра Селина испортила мне две чашки бульона и больше литра молока без всякого толку! Она чистит ему бананы по двенадцати су, а он к ним даже не притрагивается... А то, что остается, нельзя употреблять из-за микробов! О, я ничего не имею ни против нее, ни против других, она просто святая. Но поговори с ней, Антуан, запрети ей продолжать в том же духе! Зачем принуждать больного? Надо подождать, пока он сам попросит! Вечно она ему что-нибудь предлагает! Сегодня утром, например, мороженое! Антуан! Предлагать ему мороженое! Чтоб у него сразу же сердце замерзло! Точно у Клотильды есть время бегать за мороженщиками! Когда нужно кормить такую ораву!
Антуан, терпеливо слушая, заканчивал анализ и отвечал на ее речи неопределенным ворчанием. "Целых двадцать пять лет она, не возражая ни словом, выдерживала потоки отцовского красноречия, - думал он, - теперь наверстывает упущенное".
- Знаешь ли ты, сколько ртов мне приходится кормить? - продолжала старая дева. - Сколько ртов, считая, кроме всех прочих, еще сестру и Жиз? Трое на кухне, трое в столовой и твой отец! Сосчитай-ка! Мне как-никак стукнуло семьдесят восемь, и в моем состоянии...
Тут она мгновенно отшатнулась, так как Антуан встал из-за стола и направился к умывальнику. Она по-прежнему ужасно боялась болезней, заразы; в течение целого года она вынуждена была жить подле тяжело больного человека, сталкиваться с сиделками, докторами, вдыхать запах лекарств; это действовало на нее как яд и еще усугубляло постепенное угасание ее сил, начавшееся года три тому назад. Она до известной степени сознавала свою дряхлость.
- С тех пор как господь отнял у меня моего Жака, - жаловалась она, - я не то что гроша, а и полгроша не стою.
Видя, что Антуан намыливает руки, не двигаясь с места, она робко сделала два шага к умывальнику: