Зато завтра все повеселятся! Уилл вернулся, а с ним скучно не бывает. «Уилл, умоляю, не надо сцен!» При этой мысли Алекс весело ухмыльнулся про себя, забрал сумки и пальто и направился к таможенному контролю. За пару месяцев они с Максом уже привыкли к пребыванию Уилла в лондонской квартире Алекса, и завтрашний день обещал быть исключительно приятным.
* * *
Вероятно, он на какое-то время отключился, а теперь очнулся. Вокруг в мрачном танце двигались чьи-то фигуры, напомнив Уиллу трагедийные постановки в театре «Глобус» — они обычно заканчивались зловещей сценой. Он вспомнил о пальто ангела. На витраже в Шартре он видел нечто подобное: там на человека тоже напали, а потом кто-то дал ему накидку. Жаль, что смысл той истории теперь забылся, как и содержание многих библейских притч; в памяти сохранилась лишь их значимость для истории искусства — одного из увлечений Уилла. Но так или иначе, в классике он разбирался куда лучше, чем в бесчисленных библейских притчах — сюжетных основах для витражей бесчисленных церквушек. На память приходили и Санта Фина в Сан-Джиминьяно, и Санта Лючия на Сицилии, но самаритяне и блудные сыновья сплетались в его сознании в один клубок с соловьями и нивами. Сейчас все эти несовместимые образы вдруг обрели для Уилла и суть, и смысл.
Приотворилась дверь, в нее проник свет. Уилл снова услышал того ангела — ему отрывисто отвечал тихий мужской голос, кажется, с легким акцентом. Затем дверь закрылась, и снова все стихло. «Сколько суеты,— подумал Уилл.— Чего ради все ходят вокруг меня на цыпочках?» Он хотел потрогать ключик, висевший на шее, чтобы убедиться в его сохранности, но — вот чудеса! — рука не желала ему повиноваться. «Они меня чем-то накачали,— сообразил Уилл,— вся эта Алексова братия!» И он не стал тревожиться из-за этого. Уилл решил обратиться к силуэту, плавно двигавшемуся возле, и расспросить, где он сейчас и что вообще происходит, но слова замерли на губах — он не мог исторгнуть ни звука. Наверное, стоило расстроиться по этому поводу, но Уилл чувствовал такую безмятежность и покой, что с готовностью позволил себе погрузиться в белые облака простынь, а его сознание отправилось блуждать наудачу. На удачу.
Где-то рядом тихо разговаривал отец — когда он успел прийти? Уилл улыбнулся, больше про себя. Генри обращался к кому-то в комнате, совершенно не замечая, что сын изо всех сил прислушивается, хотя не может разобрать слов. Уилл по привычке думал на итальянском (или все же на французском?) и никак не мог сосредоточиться на вопросах отца. Его не отпускали разнородные впечатления: сицилийская жара, запах лимонов, восхитительный вкус вина со склонов Этны… Но приятнее всего было вспоминать лодочную экскурсию на Фонте-Чиане и сочные побеги папируса, растущие из воды. С ним поехала хорошенькая сицилийская девушка — нет, она была из Тосканы,— и они одни-одинешеньки ждали лодку, несмотря на разгар сезона. Солнце палило нещадно; они делились запасами воды, хлеба и фруктов друг с другом и с лодочником. Густые волосы девушки, черные, пушистые, пахнущие цветами лимона, развевались на теплом ветру. На ужасно плохом итальянском Уилл пытался объяснить ей, что дельфинам было бы раздолье порезвиться в ее волнистых волосах, а она, мешая родной язык с английским, поведала ему историю о нимфе, за которой погнался Альф, древний поток. Нимфа смогла избежать его притязаний только с помощью Артемиды — та превратила ее в источник. Но поток все же настиг ее и заключил в объятия, и вода в них обоих стала соленой от такой нескромности. Это случилось прямо здесь, уверяла девушка. Уилл так и не понял, приглашала ли она его к «нескромным объятиям» или, наоборот, увещевала не гневить богиню, но в целом день удался во всех смыслах. До своего последнего часа Уилл будет вспоминать его очарование и целомудренную чувственность.