— Меня зовут Ингеборга Аускайте, — сказала она с невесть откуда взявшимся высокомерием. — Детям трудно выговорить мое имя, поэтому в школе меня называют Ингой Арнольдовной.
Почему-то ее имя странно взволновало Степана.
— Мои родители переехали в Москву еще до моего рождения, — продолжала она, как будто и впрямь была на приеме у участкового. — Если это необходимо, я могу показать вам свой паспорт. С пропиской у меня все в порядке.
— Я совсем не имел в виду прописку, — пробормотал Степан, чувствуя себя идиотом.
Она постояла немного, как будто собираясь сказать что-то еще, а потом стремительно вышла. Степан слышал, как возмущенно простучали в пустынном холле ее каблучки.
Он задумчиво налил себе кофе из стеклянного кофейника, залпом выпил, поморщившись. Кофе был слабый и чуть теплый. Он прошелся по комнате, рассеянно глядя на рисунки, потом стряхнул на запястье часы, застрявшие под рубахой.
До освобождения Ивана оставалось еще семь минут.
Зря он так, пожалуй.
Нет, не зря. Он должен был сразу все расставить по своим местам. Собственно говоря, он за этим и приехал. Не для того же, в самом деле, чтобы выслушать всю эту чушь про не правильное отношение Ивана к жизни!
Куда он его денет, когда через четыре недели начнутся каникулы? Хорошо бы отправить на Озера Нужно искать няньку, которая согласится по крайней мере месяц пробыть в деревне. Но даже если он ее найдет, нет никаких гарантий, что Иван в свою очередь согласится на месяц уехать от отца.
«У вас славный мальчик, но не слишком уверенный в себе»!
Откуда у него возьмется уверенность, если его все бросают?!
Бросила Леночка, которой он совершенно не был нужен с самого начала.
Бросила бабушка, которой он был нужен, но она не смогла победить подлый сердечный приступ. Попробуй объясни ребенку, что он сам ни в чем не виноват, что просто жизнь — такая поганая штука…
В коридоре зазвенел колокольчик. Не какой-то там пошлый электрический звонок, а именно колокольник, напомнивший Степану швейцарские горные склоны, покрытые изумительной зеленью травы под гладким и глянцевым синим небом.
Степан вышел в коридор, смутно надеясь, что не встретит Ингеборгу Аускайте — Господи, почему от этого имени у него как будто чуть холодеет в позвоночнике? — и спустился по круглой мраморной лестнице на первый этаж.
— Папа! — из разноцветной детской толпы закричал Иван.
Степан повернулся на его голос, и Иван прыгнул на него, обняв сразу и руками и ногами, повис, прижимаясь тощим тельцем, как недокормленная обезьянка. Рюкзак оттягивал назад узкие плечи, ручки-веточки, разрисованные от излишнего усердия разными чернилами, были горячими, а на мордочке сияло такое беспредельное, огромное, ни с чем не сравнимое счастье, что Степан даже зажмурился.