Кажинный день благодарю: а. Господа Бога; б. Чухонского профессора; с. (лично ) Игоря Чиннова, решившегося сняться с якоря и пуститься по следам варяга Эриксена. Ах да, благодарю и самого Эриксена и Колумба: без них не было бы Канзасского ун-та, и куда бы я поехал, посудите сами?!
Всерьез: очень доволен. Не то чтоб непременно Америкой, но «непременно» тем, что я живу так, как я здесь живу. Именно сие суть важно, как нам живется. Ubi bene, ibi patria [24]? He patria [25], но раз bene [26], то и bene, остальное же — Фене, Сене, Бене и… матери (слышали анекдот?). И – еще раз спасибо! И — пишите!
Ваш Игрушка-ковбой.
8. Ю.П.Иваску
23 апреля 1966 г., Лоренс, Канзас, США.
Ослик — Суслик!
В рецензии на «Мои яички» — пробел: добавь сам, что «книжечка издана иждивением бакалейной лавки Варсонофий Корытников и Сыновья».
Сам обещал поднажать насчет оплаты Эльдриджа.
Голосовкер твой – удачен; прилагаю. А откуда выписать? Читал Аронсона с НЖ? Вот болван-то! Бедный Досифесей: Гуль и Г.В.Адамович бранят его за модернизм, Ослик – за старомодность, а теперь у Ослика еще подмога появилась; и вчетвером вы меня заклюете.
Письмо ГВА получишь на днях в виде ксерокса. Меня его пуританский максимализм, ужасное влияние Толстого русской интеллигенции и — ну да, конечно, – Христа-морализатора — и Достоевского с Лиссабонским землетрясением. Если мои стихи не жгут сердце людей — лучше остаться у разбитого корыта.
А я говорю:
если хотеть от стихов предельной серьезности, то нелепо писать ма-ма, ма-ма, ма-ма – и в рифму, а надо перейти на свободный размер без рифм. Это ясно. Но стихи отчасти близки к балету и опере – и в них есть элемент игры , а не только «жечь сердца», «исповедь», проповедь и пр. К тому же, как ни старайся жечь сердца, все равно никому никогда не удавалось и не удастся написать такие стихи, чтоб их «растерянно шептал на казнь приговоренный»: когда у человека хотя бы только зуб ноет, никакое искусство ему не мило – настоящее страдание никаким четырехстопным ямбом не излечишь и даже не облегчишь.
На слова же Достоевского Мережковскому, что «страдать надо, а потом уже стихи писать», — отвечаю: не хочу, чтоб меня поэзия съела, не хочу из сердца своего сделать удобрение для розы поэзии. К <…> матери аскетическое служение! И к <…> матери посмертную славу, ибо крайне маловероятно, чтоб мертвец мог ощутить сладость удовлетворенного честолюбия. И на сих словах, полных крайнего цинизма, стою. Мне писать стихи доставляет некую легкую радость; но никакого священного восторга (волосы дыбом, холодок по спине) — nix