Скоро тридцать (Гейл) - страница 24

— И что у нас на ужин? — спросил я осторожно, входя в гостиную и садясь.

— То, что ты любишь, — ответила мама, ставя поднос мне на колени. — Кушай.

Она улыбнулась:

— Ты выглядишь так, словно давным-давно не ел нормальной человеческой пищи.

Как только я страдальчески посмотрел на тарелку, мне стало ясно, что винить я должен только себя самого. Я ведь прекрасно знал, что мама имеет обыкновение путать мои любимые блюда с любимыми блюдами других своих птенцов, также давно вылетевших из семейного гнезда. Но то, что лежало на тарелке передо мной, не было любимым блюдом кого-нибудь из моих братьев или сестры. Это скорее был наш общий кулинарный кошмар: два куска свинины, три большие ложки картофельного пюре с такой густой подливкой, что в нее можно было бы воткнуть нож и он бы не упал, морковь, горох и брюссельская капуста. Разварившиеся, противно пахнущие, мокрые зеленые мячики проклятой брюссельской капусты.

Я лихорадочно обвел взглядом комнату, чтобы посмотреть, что думает о нашей трапезе мой единственный коллега по палате номер шесть. Отец сидел перед телевизором в кресле, которое считал своим владением, и жевал, иногда поднимая глаза, чтобы оценить наряд ведущего новостей. Мама все еще стояла на пороге кухни, ожидая, когда я накинусь на свой первый за долгое время домашний обед. Я поднял на нее глаза и улыбнулся. Взгляд на ее лице выражал глубокое удовлетворение: она заботилась о нас — своей семье — и следила за тем, чтобы все наши потребности были удовлетворены. Наверное, это доставляло ей удовольствие.

— Почему ты не сядешь, мама? — неосторожно спросил я. Я ни разу в жизни не видел, чтобы она сидела за ужином — словно у нее в коленях были клинья, мешающие их согнуть.

— Почему ты не ешь? — спросила мама. — Мало соли? Я сейчас принесу.

Я снова посмотрел на свою тарелку и ответил не сразу, потому что слова, висевшие на кончике моего языка, были примерно такими: «Ты что не видишь, в чем дело? Ты что, не видишь, что у меня на тарелке четыре кочана брюссельской капусты, каждый размером с хороший мандарин?» Но я ничего подобного не сказал, потому что это невозможно было сделать, не оскорбив ее чувств, чего мне вовсе не хотелось. Эта ситуация напомнила мне детство. Когда мне было лет девять, я придумал хитрый способ избавляться от брюссельской капусты: я прятал ее в носовой платок, потом делал вид, что мне срочно надо в туалет, и по дороге бросал ее за холодильник. В теории все было великолепно, но мне не хватило дара предвидения, чтобы потом вытащить ее из-за холодильника и предать земле. Через полтора месяца моя система рухнула, когда запах гниющей брюссельской капусты наполнил кухню и мама обнаружила мой тайник. Она была в ярости, и меня не пускали гулять, как мне казалось, целую вечность. И вот теперь, через столько лет, я снова столкнулся с той же проблемой.