Чтобы наказать себя за такие прошлые мысли, я отбросил всякую осторожность и всю свою черно-темно-синюю философию и схватил несколько бросившихся в глаза рубашек ярких цветов. Затем я подошел к одному из крутых-не-подходи продавцов, который стоял с кривой улыбкой на лице возле полок с одеждой. Ему было чуть больше двадцати, он был похож на червяка, и на нем была точно такая же рубашка, как та, которую я держал в руках. Так как страх перед продавцами стильных магазинов был для меня чем-то новым (правда, Элен говорила мне, что в магазинах женской одежды продавцы часто хамят), я расправил плечи, втянул живот и спросил у него, где примерочные. Он посмотрел на меня, и лицо его, казалось, вот-вот исказится в гримасе, но он лишь пожал плечами и указал мне, куда идти.
Я осторожно закрыл за собой занавеску, снял куртку и майку, натянул первую рубашку и в холодном свете трехуровневой лампы (положение один — дневной свет, положение два — искусственный свет, положение три — вспышки молнии), уставился на себя в зеркало, не веря своим глазам. Со дня моего знакомства с Элен она распространяла миф о том, что в магазинах одежды установлены особые зеркала, в которых покупатели выглядят толстыми, как мишки гамми. Она утверждала, что это — часть заговора тощих женщин, стремящихся захватить весь мир. Только сейчас, стоя в примерочной и боясь пошевелиться от страха, что из рубашки посыпятся пуговицы, как в фильме «Невероятный толстяк», я понял, что и тощие мужчины должно быть вынашивают планы мирового господства.
— Ну как? — спросил снаружи продавец.
Я открыл занавеску, чтобы он сам посмотрел. Теперь мы оба глядели в зеркало, не веря своим глазам.
— Кажется, она мне тесновата.
— Это такой покрой, — отрезал продавец.
Так как единственной адекватной реакцией на такой ответ было бы обматерить его и (или) дать в морду, я пробормотал «спасибо» и, собрав в кулак остатки своего достоинства, скрылся за занавеской, чтобы в одиночестве погоревать об ушедшей молодости.