Сильный мороз тоже внес свою лепту в дезорганизацию отступления белых. Многие из них замерзли.
Большое количество солдат и офицеров армии Колчака попали в плен.
Дорога на Курган и Омск была открыта.
***
Челябинск.
Железнодорожная станция. 22.00.
Я стоял на перроне, провожая уходящие на Омск эшелоны Особой ударной группы.
Фрунзе сдал командование Четвертой армией своему заместителю Зайончковскому. Они с Камо еще раз обсудили все возможные детали предстоящей операции. Тер-Петросян и чекисты были настроены самым решительным образом, как и красноармейцы, которые осознавали всю важность и сложность предстоящей операции.
Эшелоны Особой группы прибыли на станцию Челябинск в девять часов вечера. За прошедший час от эшелонов были отцеплены «овечки», тащившие составы из Бугульмы, разведены пары на паровозах серии «С», проведены последние проверки подвижного состава. В это время я выступил с краткой речью и последним напутствием перед бойцами и командирами. Говорил недолго, еще раз напомнил о важности акции в Омске. Сказал о том, что Владимир Ильич очень болеет за это дело и держит его на личном контроле. Попросил не подвести Ленина, партию и меня лично. На этом закруглился. Да и холодно было. Потом попрощались с Фрунзе и Тер-Петросяном.
Фрунзе сильно волновался.
— Лев Давидович, даже не знаю, что сказать. Скажите — «С Богом!» — что ли на прощание, хоть я и не верю в него.
— Мы все в него не верим. Может я вас на всякий случай «Капиталом» перекрещу, иконы-то все равно нет? — улыбнулся я в ответ и мы рассмеялись.
— Хороший, кстати вариант. Как я раньше не додумался? — Камо оценил шутку и смеялся вместе с нами.
— Крестить я вас не буду, товарищи, даже «Капиталом».
Товарищ Дзержинский сообщил мне, что восстание в Омске должно начаться сегодня ночью. Ваша задача успеть. Больше говорить ничего не буду. Сами все знаете и понимаете. Пожелаю удачи и, как говорят, ни пуха, ни пера.
— К черту! — мои товарищи поднялись в вагон, и эшелон сразу тронулся.
Глядя вслед уходящим составам, я мысленно крестил каждый на удачу. Потом усмехнулся про себя словам Михаила Васильевича.
— «Верю в Бога, не верю… Как тут не верить в него, если я родился в уже не существующей стране, при том, что стою в начале девятнадцатого года на перроне Челябинска, в той же самой стране, которой нет пока еще ни для кого на Свете, да еще и с Троцким внутри? Смешные».
Эшелоны, набирая скорость, уходили в сторону Кургана. Огни последнего из них уже скрылись в январской темноте, а я все стоял на перроне, глядя им вслед, и почему-то думал о том, что Церковь конечно надо отделить от государства, а то Синоду только бы средства государственные получить и попилить, но и о Боге забывать нельзя. Слишком хорошо я помнил, что из этого получилось.