Снова эксплуатировалось соперничество двух командующих, всегда готовое вспыхнуть с новой силой. Коротко кивнув всем присутствующим, Сталин развернулся и покинул зал.
Теперь, приведя свои планы в действие, советский премьер должен был решить еще одну важную задачу: «тщательно продумать ответ на телеграмму Эйзенхауэра».
Сталин начал работать над черновиком. К восьми часам вечера ответ был закончен и отправлен: «Я получил вашу телеграмму 28 марта. Ваш план отрезать немецкие войска, соединившись… с советскими войсками, всецело совпадает с планом Советского Верховного командования». Сталин всецело согласился с тем, что войска должны соединиться в районе Лейпциг — Дрезден, так как «главный удар Советских войск» будет нанесен «в том направлении». Дата наступления Красной армии? Сталин уделил этому вопросу особое внимание. «Приблизительно вторая половина мая».
Самым важным в его ответе был третий абзац, в котором он пытался создать впечатление, что не интересуется германской столицей: «Берлин потерял свою прежнюю стратегическую важность». На самом деле Сталин даже заявил, что значение Берлина теперь настолько мало, что «Советское Верховное командование планирует выделить на Берлинское направление второстепенные войска».
* * *
Уинстон Черчилль совещался с британскими начальниками штабов почти всю вторую половину дня. Он был смущен и расстроен. Смущен потому, что послание Эйзенхауэра было искажено в процессе передачи. Одно предложение в полученной Черчиллем телеграмме гласило: «Монтгомери будет отвечать за задачи патрулирования…»
Черчилль резко ответил, что, по его мнению, войскам его величества «отводится… неожиданно ограниченная сфера действий». Озадаченный Эйзенхауэр радировал в ответ: «Я встревожен, если не сказать, что оскорблен… Ни о чем подобном я даже не думал и полагаю, что мой доклад… не оставит в этом никакого сомнения».
Оказалось, что Эйзенхауэр вовсе не использовал слово «патрулирование». Он сказал «эти задачи», но каким-то образом его слова были искажены. Черчилля опечалил этот инцидент; хотя и незначительный, он усилил растущую неразбериху.
Вовсе не таким незначительным, по мнению премьер-министра, было неизменное равнодушие американцев к Берлину. С целеустремленностью, характеризовавшей его всю жизнь, Черчилль взялся за обе проблемы — взаимоотношения союзников и Берлин — одновременно. В длинной телеграмме больному Рузвельту — его первой телеграмме ФДР (Франклин Делано Рузвельт. — Пер.) после начала разногласий из-за «SCAF 252» — премьер-министр наконец-то высказал полное доверие Эйзенхауэру. Затем, «покончив с недоразумениями между самыми преданными друзьями и союзниками, которые когда-либо сражались бок о бок», — Черчилль стал втолковывать Рузвельту важность захвата немецкой столицы. «Ничто другое не окажет такой психологический эффект, не приведет в такое отчаяние немецкие войска… как падение Берлина, — доказывал он.