— Питерский прилетает часов в одиннадцать с копейками. Сообщили о смерти часа в три дня. Он не мог знать, что… умерла ваша мама. Он в это время летел, — сказал Глеб.
Катя пожала плечами:
— Может быть, и не знал.
— Значит, на похороны отца он не прилетел, а на следующий день прилетел, — подытожила Инна. — И он хочет получить вашу квартиру. А как его зовут?
— Генка.
— А фамилия?
— Зосимов. Я тоже Зосимова, а не Мухина.
Она помешала ложкой чай, подула на него и сказала решительно:
— Я домой все равно не пойду. Мне бы только с Митькой повидаться, а потом я уеду. Может, и его уговорю. Или… нет?
— Что?
— Уехать. Нашли бы ему в Питере работу. Мама все мечтала.
Инна очень Кате сочувствовала, и это сочувствие размягчало, разъедало ее решимость. Приходилось снова восстанавливать ее, вылепливать, как из мягкого пластилина, а это неправильно, ибо решимость должна быть твердой, железной, непреклонной, чтобы на нее можно было опираться, ею размахивать, как боевой секирой, чтобы только воздух посвистывал вокруг.
— Ах нет! — вдруг сказала Катя тоном что-то внезапно вспомнившего человека. — Я никак не могу уехать. И Митя не может уехать. Нам нужно маму похоронить. Мама умерла.
Лицо у нее вдруг стало сосредоточенным, даже ожесточенным, а потом набухло, как грозовая туча. Губы повело в сторону, и в глазах отразилась вся тоска, которая только есть на свете.
Катя взяла себя за щеки, наклонилась вперед и отчаянно зарыдала как-то очень по-детски. В детстве кажется, что слезы — это некий волшебный эликсир, вот поплачешь, и все пройдет, просто так пройдет, от слез.
Глеб Звоницкий сердито посмотрел на Инну. Ему жаль было Катю и очень хотелось ей помочь, и его сердило, что помочь ей он ничем не может.
Инна покачала головой.
Никто не может помочь.
Катя долго рыдала, а потом начала всхлипывать и подвывать, судорожно и коротко дыша.
Инна вылила в стаканчик полпузырька валокордина, почти силой заставила ее выпить и отвела на диван в кабинет.
Больше она ничего не могла сделать для губернаторской дочери — только уложить, накрыть, устроить, погасить свет.
Пришла Джина, села в дверях.
— Вот такие дела, — негромко сказала ей Инна. — Какие-то ужасные дела.
Джина согласилась. Дела и с ее точки зрения были ужасны. Весь вечер в доме чужие люди, никакого покоя, уединения и неторопливого общения. Кроме того, Джина не любила сильных эмоций, потому что, подобно рыцарю Джедаю, чувствовала колебание «великой силы». Эмоции должны быть в равновесии, или они выйдут из-под контроля, и «великая сила» захлестнет того, кто вызвал ее колебание. Странно, что люди этого не чувствуют.