— А Мазалев?
— Он в крае всего полтора года, а Якушев, считай, пять лет! Ты устав не читала, что ли?
— Я не только читала, Василий Иванович, я его и писала!
— А чего тогда спрашиваешь? В уставе ясно сказано, кто в крае дольше работает, тот и!..
— Тише, тише, Василий Иванович! Ты не распаляйся до времени.
«Кадровый работник» пару раз сопнул носом — недовольно. Все время она его переигрывала, эта баба в европейской шубенке. Он и понять не мог, как это получалось, но как-то так получалось, что он — раз, и чувствовал, что она его опять переиграла, хотя вроде ничего такого и не сказала.
— Начнется теперь смута, — пробормотал он себе под нос, отвечая собственным мыслям «о бабе». — Выборы, то-се… Понаедут всякие, без роду без племени, начнут народ баламутить…
— Король умер, — произнесла Инна негромко, — да здравствует король.
— Да что ты заладила все про короля-то этого!
— Я не про короля, Василий Иванович. Я про выборы.
— А выборы при чем?
Она не ответила, потому что гроб опустили, могилу засыпали и солдатики быстро и как-то скомканно стали стрелять из ружей — «отдавать последнюю дань». От грохота в небо взметнулась стая галок и теперь, тоскливо крича, высоко кружила над кладбищем.
— Как они теперь будут? — сама у себя спросила Инна.
— Кто?..
— Любовь Ивановна и Катя с Митей.
Симоненко помолчал немного.
— Да чего?.. Так же и будут. Митька как пил, так и будет пить, а Катька в Питер укатит.
— Укатит… — повторила Инна. Дочь покойного Мухина держала мать под руку, выражения лица за стеклами темных очков разобрать было нельзя. Ее брат, желтый, дрожащий, как будто плохо вымытый, прятал в карманах большие красные руки, ежился и время от времени расправлял плечи и судорожно выпрямлялся.
Отец-губернатор только и делал, что прикрывал и защищал их — давал работу, деньги, «подключал» связи, употреблял влияние, а сыну еще нанимал врачей, шарлатанов, колдунов, все для того, чтобы тот «завязал», «зашился», «покончил с зельем», а тот все никак не мог ни завязать, ни покончить.
Теперь мимо осиротевшей губернаторской семьи по очереди проходили все пришедшие «почтить» — сначала московские, потом местные, — шептали, пожимали руки, делали утешающие и скорбные лица, некоторые для правдоподобия утирали сухие глаза, а вдова так и не подняла лица.
— Ну, и нам пора, — пробормотал рядом Симоненко, — ах ты, господи…
Он неловко обошел насыпанный холм земли, осыпая сухие жесткие комья. Ах ты, господи…
Инна не стала ничего говорить: для нее покойный Мухин был просто начальник — «медведь, бурбон, монстр», — не самый лучший и не самый худший, бывали в ее жизни и похуже! Она лишь пожала вдове руку и собиралась отойти и несказанно удивилась, когда услышала тихий, какой-то бестелесный голос: