– Это расизм. Вы, американцы, расисты.
У сомалийского клуба льноволосая Сольвейг целуется с угольным человеком. Веймарская республика Финляндия.
На всем пространстве вдоль железной дороги от загородного отеля до Хельсинки – граффити. На заборах, сваях мостов, трансформаторных будках. Всюду реклама американских фильмов. Голливудское исчадие ада.
– Мы утратили русский рынок. Из пяти миллионов финнов – миллион безработных.
В таллинском сереньком аэропорту с немытыми стеклами его поразила свежесть ее пятидесятилетнего лица. Видимо, хорошо отдыхает, высыпается. Exwife – супруга бывшая – так и припала к нему, как припадала тогда, но теперь она была не худенькая, а необъемная. Крупный бородатый джентльмен с брюшком – сын – обнял их, соединяя и радуясь.
– Я была жестока с тобой, прости, если можешь, я теперь у всех прошу прощения.
Ее ступни с высоким подъемом, которые тогда умиляли его, были треугольные, мясистые, с оттопыренными большими пальцами, тонкие кривоватые голени и эта смиренная голубизна выпуклых глаз. Нищая старуха на улочке Старого города протягивает ладошку ковшиком. Злой старик с кинжальным взглядом тычет палкой в мусорную урну. Шелковый сеттер, только что раздавленный трамваем, мелко дрожит в бурьяне. И кажется, Старый Томас на Ратуше тоже сложил ладошки ковшиком.
Мои зеленые глаза внимательно изучают меня. Ночное холостяцкое ворочанье тучного тела за тонкой стеной. Резкий вскрик пружин. Тяжкие вздохи молодого одиночества.
В этом полужидке с эстонской фамилией явно просматривается вуди-алленский шлимазл[49]. Сын забыл в автобусе кошелек с долларами, посеял в электричке дорогую бейсбольную кепку, подарок отца, отправился на симпозиум по скандинавской литературе в домашних шлепанцах.
Пригородный поезд-калека с захватанными стеклами подпрыгивал на стыках, плелся мимо мертвых цехов и полей. Хмурые пассажиры ныряли, как бушмены, в бурьян эстонской саванны. Двадцать лет назад в кустах под этой платформой он набрал в шляпу лесной малины для своего Зверька и бежал вслед и кормил его по дороге к лагерю. А она, как всегда, была презрительно холодна и в кого-то опять влюблена.
– Все подкармливаешь своего «зунеле». Ох уж эти мне местечковые прихваты.
В стороне от деревянных домиков-шалашей они варили на костре сладчайший суп из сыроежек, а маленький Герострат похищал огонь и пытался поджечь кемпинг. Но его настигали и затаптывали костерок меж крохотных сосенок. Как вымахали они с той поры, и только там и сям сохранились бетонные столбики от шалашей. И лира-сосна осталась сторожить их воспоминания. Неужели все это отзвучало?