– Ты знаешь эти стихи? – говорю ей я.
Какая холодная осень,
Надень свою шаль и капот.
Гляди: из-за сумрачных сосен
Как будто пожар восстает…
– У Бунина есть рассказ, – говорю я ей. – Холодная осень. Они бродят по аллеям усадьбы. Он и она. А потом его убивают в Галиции. Рассказ называется «Холодная осень».
– Мне жаль тебя. Здесь это никому не нужно. Я слушаю тебя, потому что это говоришь ты, а так бы даже слушать не стала. Ты все время едешь в карете прошлого. В карете прошлого далеко не уедешь.
* * *
Профессия массажиста мне подходит потому, что, когда кровь приливает к рукам, мозг свободен и можно бесконечно ехать в карете прошлого, уставившись в очередную задницу…
Громадный лоб с пульсирующей жилой наискось. Сутулая спина книжника. Длинные тонкие ноги в джинсах фирмы «Lee», только что присланных другом из Америки. Обвислый большой живот поверх джинсового пояса. Когда говорит, выставляет ногу, становится похож на букву «Я». Мы стоим с ним спиной к Зимнему, напротив подсвеченного здания Главного штаба.
– Как ты можешь уехать от этого? Это же не архитектура, а музыка.
Мы выходим на вечерний Невский.
– Опусти голову, – говорю я, – опусти. Вот так.
– Ну и что?
– Фосфоресцируют?
– Что?
– Плевки. Весь Невский заплеван. Все это испаряется в воздух.
– Такое есть и в Нью-Йорке. Весь Рим загажен. А потом, что значит уезжать – не уезжать по сравнению со смертным приговором, который у каждого из нас в кармане. Я по природе созерцатель. С девяти до двух служу. Русский язык и литература в школе. Иду домой, плетусь, прихрамываю. У меня в Ольгино домик, остался от родителей. Жена, дочь, библиотека. Снимаю с полки Владимира Соловьева. Я – скромный созерцатель, ты – гордый бунтарь.
– Прямо хижина Филимона и Бавкиды.
– Если уж сгорю, то вместе со всеми. А пока созерцаю. Я чувствую, как поворачивается эпоха. Я вижу пролежни на ее боках. Кому ты нужен там?
– А здесь?
– Здесь ты нужен своим друзьям, своим ученикам. Это безумие. Пойди и забери документы из ОВИРа. Пойдем вместе и заберем.
– Здесь мы живем внутри трупа. Там есть шанс.
– Напечататься в журналишке?
– Хотя бы.
– Если все, что ты пишешь, талантливо и подлинно, оно не исчезнет, будет присутствовать в самой атмосфере, а потом сконденсируется.
– У меня нет выхода.
– Выход есть. Смири гордыню.
– Но работы нет, поприща нет.
– Тебя примет любая сельская школа.
– Но ведь скудость и глушь.
– Работал же Солженицын сельским учителем. Здесь ты дух своего времени, там – ничтожный эмигрант.
– Туда влечет меня инстинкт.
– Корабельной крысы. И не инстинкт вовсе, а мода. Уезжать модно. Можно даже покончить с собой из моды.