– Ишь, расселась, проклятая, скамью обременяешь.
– Не грешил бы на блокадницу.
– Родивона на вас нету, вот что. Раскольникова. Вон он идет, Родивон-то, с топором.
– На больных не обижаются. На больных не обижаются, – стрекотала старуха Васильевна из-под бузинного куста.
Тащился к письменному столу, усаживался. Ронял палку. Стучал пальцем по клавишам «ундервуда».
– Не могу. Кондратий проклятый.
Тоска, злоба, муть.
За окном ковылял на костыле опухший алкаш Новиков. Старик Волков вываливается на балкон:
– Опять мурло залил, Новиков.
– Так точно, товарищ полковник.
– А ну вали отсюда, урод.
– Так точно, товарищ генерал.
– У тебя вон рыло подушкой, а я загибаюсь.
Тащился к столу, ронял палку, усаживался. Дрожащей рукой брал образок в серебряном окладе. Подносил к глазам.
– Помолился б, Шур, покаялся. Боже наш сущий на небесах. Боже наш сущий. Ну повторяй…
Но как ни старалась Жеребячья Порода, не принимала Бога его душа.
2
Отчего такая тоска? Люди вокруг – как спущенные шины, из которых кто-то выпустил дух. Оболочка – и ничего внутри. Тоска. Так бы вот шел и вдруг шагнул в вечность. Хорошо было бы. А то ведь скоро умирать пошлой естественной смертью, страдать, быть отвратительным себе и окружающим.
Когда тебе пятьдесят, по утрам приходит мысль: зачем вставать, одеваться, чистить зубы, обслуживать это ленивое тело? Ну когда же наконец закончится эта канитель? Да, там все было бедно, убого. Но там каждый сучок в стене напоминал о детстве. И вообще, что важнее: бананы или белые ночи?
Под душем в клубе здоровья запелось вдруг:
Вечерний зво-о-он, вечерний зво-о-он…
Как много дум наводит он
О юных днях в краю родном,
Где я любил, где отчий дом.
Так пел когда-то хор ленинградских учителей. Тридцать лет назад, над Невой. И вдруг американец в соседней кабине начал подпевать:
– Он… Он… Он…
Видно, понравилось.
– А вы из какой части России? – спросил.
– Из Ленинграда.
– Ну как же, знаю. Бывший Владивосток.
– Нет, бывший Петербург.
– Ах да. Бывший Владивосток – это Сталинград.
Вышел из кабины, промытый, довольный. На золотой цепи золотая иудейская буква, похожая на теленка, лежит на загорелом крепеньком животе.
– Мой папа из Минская губерния, – сказал по-русски.
* * *
Только что получил письмо от «главного вычислителя» фабрики «Скороход» Володи Шнейваса:
«Помнишь ли нашего Мула – Поникову? Она была бессмертна и все продолжала лягать одно поколение журналистов за другим. И вот передачи местного радио прекратились. Да никто не заметил. Однажды, проходя мимо радиорубки, работница Мамлеева обратила внимание на отвратительный запах птицефермы, идущий оттуда. Миазмами на „Скороходе“ никого не удивишь. Но то были какие-то потусторонние миазмы. Когда взломали дверь, обнаружили у микрофона громадную птицу с перепончатыми крыльями. Увидев людей, чудовище взлетело и стало биться о стекло. При этом с клюва слетели очки. Выбив стекло, перепончатый монстр вылетел во двор фабрики, ударился о бронзовую голову Ленина, упал на цветочную клумбу у подножия вождя. Вызванный ученый-зоолог немало подивился, узнав в чудовище птеродактиля, летающего ящера. Об этом было написано в газете, ибо у нас гласность. Чучело скороходовского монстра выставлено в Зоологическом музее на Васильевском…»