Сон надвигался на меня отовсюду — сон без примет, видений, ориентиров. Такой сон подобен вечности; нечем мерить течение времени, нечем разметить пространство, мгновение неотличимо от эона, атом огромен как вселенная. Все многообразие жизни — все наслаждение и вся боль — растворяется в изначальном единстве, поглощая даже ничто. Не такова ли и смерть?
Потом я внезапно пробудился.
Бетесда сидела в углу комнаты, штопая край туники, что была на мне прошлой ночью. Наверно, я порвал ее, прыгая с балкона. Рядом с ней лежал надкушенный кусок хлеба, намазанного медом.
— Который час? — спросил я.
— Полдень или около того.
Я потянулся. Руки не гнулись и ныли. На плече я заметил длинную багровую царапину.
Я встал. Ноги ныли не меньше рук. Из атрия доносилось жужжание пчел и голос упражняющегося в декламации Цицерона.
— Готово, — объявила Бетесда. С довольным видом она подняла тунику. — Утром я ее постирала. Прачка Цицерона показала мне новый способ. Отстирываются даже пятна от травы. Такая жара — туника уже высохла. — Она подошла ко мне и подняла тунику над моей головой, чтобы меня одеть. Я со стоном продел в нее негнущиеся руки.
— Завтрак, господин?
Я кивнул.
— Я позавтракаю в перистиле в тыльной части дома, — сказал я. — Где угодно, лишь бы подальше от декламации нашего хозяина.
Лучшего дня для праздности не придумаешь. В квадрате голубого неба над двориком по одной — не больше и не меньше — проплывали белые пушистые тучки, словно сами боги направляли их шествие. Воздух был теплым, но не таким горячим, как в предыдущие дни. Прохладный, сухой ветерок шуршал по крыше и проникал в тенистые портики. По дому чинно сновали рабы с выражением скрытого возбуждения и решимости на лицах, ощущая серьезность событий, подготавливаемых в кабинете их хозяина. Осталось два дня — сегодня и завтра, потом — суд.
Бетесда стояла возле меня, готовая исполнить любое мое желание, предлагая принести это или то — свиток, питье, широкополую шляпу. Она была на удивление покорна. Хотя она не обмолвилась ни словом, я понимал, что тягостные следы ночной опасности — порванная туника, царапина на плече — камнем лежали у нее на сердце, и она была рада тому, что я цел, невредим и нахожусь рядом с ней. Когда она принесла мне чашу с холодной водой, я отложил свиток, который читал, посмотрел ей в глаза и пальцами коснулся ее запястья. Вместо того чтобы улыбнуться мне в ответ, она затрепетала, и мне показалось, что губы ее слегка дрожат: так колышутся листья ивы на слабом ветерке. Потом она отняла руку и отошла в сторону: старый Тирон по диагонали пересекал двор, направляясь прямо ко мне в нарушение всех приличий, требовавших от рабов смиренно передвигаться под сенью портиков. Он прошел мимо и снова исчез в доме, не переставая мотать головой и бормотать что-то себе под нос.