— Лучше смерть!
— Я не хочу умереть, — сказала серьезно Флоранс. — Я еще не начала жить…
Внезапно она замолчала, глубоко, сильно вздохнула, отчего ее голые груди всколыхнулись чудесным волнообразным движением. Затем она продолжала с таким жаром, что я вздрогнул:
— Это неправда. Это неправда. Я начала жить с тобой. Ты пришел, жизнь моя, и ты меня освободишь навсегда, навсегда.
Несмотря на все мои жалкие усилия, я чувствовал, как путы, словно смола, все больше схватывали меня. Я попытался освободиться в последний раз.
— Послушай, — сказал я почти сурово, — не строй иллюзий. Я взялся довезти тебя до Марселя и больше ничего.
Флоранс, улыбаясь, встряхнула головой. Я редко чувствовал себя так неловко, как перед мужеством и нежностью этой улыбки.
— До Марселя! — сказала Флоранс, как во сне. — Шесть недель вместе на одном судне. Возможно ли это? Это слишком… слишком прекрасно!
У меня не хватило слов, чтобы ответить. Я пошел в ванную.
И, только попрощавшись с Флоранс, я увидел, как надломились ее душевные силы, которые, казалось, ничто не могло надорвать.
Когда я торопливо поцеловал ее, нечто вроде животного страха, детского ужаса исказили лицо метиски. Она судорожно прижалась ко мне, прошептав:
— Ты скоро придешь снова?
— Ну, разумеется, — ответил я с твердым убеждением не приходить к Флоранс, прежде чем „Поль Лека", на который мы должны сесть в конце месяца, покинет Шанхай.
Я собирался подать знак нанятому шоферу, когда понял, что меня зовут:
— Господин лейтенант!.. Господин лейтенант!
Я с радостью узнал юнгу с „Яванской розы", но он, казалось, не был доволен встречей со мной. Вместо того, чтобы расцвести как это было при моем приближении на судне, его маленькое неподвижное лицо выражало опасение и странный гнев.
Мальчик отошел от скопища тележек рикш, за которыми он стоял, и направился в переулок.
Коротким жестом он велел мне следовать за ним: любопытство побудило меня подчиниться.
— Ну и к чему столько таинственности? — спросил я, догнав его.
Маленький малаец вперил в меня полный упрека взгляд.
— Я говорил тебе, — прошептал он, — оставить девушку-метиску.
— Это не твое дело! — ответил я нетерпеливо.
— Это мое дело! — сказал юнга, и упрямая морщинка появилась на его грязном лбу. — Это мое дело! Я хочу тебе добра, ты знаешь.
— Да, да, это так. Ты всегда был мне другом. Но я не понимаю…
— Ты никогда ничего не понимаешь! — сурово прервал меня юнга. — У тебя глаза ребенка, у которого нет кормилицы. Ты не понимаешь, что я здесь для того, чтобы следить за метиской и сказать Ван Беку, приходишь ли ты к ней.