— И тебе здравия, птица беглая.
Он все думает, что я из сказки явилась. Дитя дитем.
— Дело есть к тебе важное. Один ты его сможешь осилить.
— Молви, — говорит, а сам грудь раздул, аж ребра затрещали.
— Витязь, который змия бороть отправился, пал. Но перед кончиною ухитрился славный муж сей подкосить Горыничу здоровье. Малая толика осталась, чтоб вовеки избавить село от грабежей. Сколько скотины в пасти его прожорливые зазря уходит!
— Но ведь я не ратник? — изумился Иван.
— Так что? Куяк справный есть у тебя. И меч, слыхала, тоже есть.
— Есть, да ведь они из болотной руды выделаны. На ополчение сойдут, но супротив змия — ни в какую.
— А они тебе лишь для вида и надобны. Вот послушай: змий ныне голоден да слаб, Мечислав голов ему порубал немерено. Как завидит тебя в куяке да с мечом, в битву не пойдет — побоится. А и ты ему предложишь невиданное. Скажешь — мол, осерчал ты на люд злоязыкий за насмешки, потому желаешь ему поскорее оправиться да селян уму-разуму поучить. И потребуй, чтоб заглотнул он тебя целиком. А сам припрячь на спине клинок узкий. Как внутрях очутишься — руби напропалую, и будет тебе слава первого драконоборца.
Знаю, охоч Иван до сказок. Все мнится ему как-нибудь царевичем проснуться. Или, на худой конец, кузнецом. Но все одно с опаской отнесся.
— А как я его убаю? — спрашивает.
— Не тужись, легко выйдет. Говорю ведь, он с голоду не кумекает ничего.
— Ас какой стати ему меня глотать?
— Так ведь головы у него отрублены. Новые взрастить — либо кровь беспорочная нужна, либо живая голова человечья. А девственниц всех вы загодя перепортили… Да ты не сумлевайся. Сам ведь знаешь, — я на всяк случай приготовилась деру дать, — дурнем тебя кличут. А ты вспомни по былинам да сказам: кто в них героем становится?
Слова те последним доконом ему стали.
— Иван-дурак, крестьянский сын, — промолвил он заворожено.
— Твои руки — твоя доля, — сказала я на прощание и полетела к Добе и Бобе.
Вот ведь как бывает судьба людей узлом вяжет. Добрян — человек беззлобный, с младых лет ни одного комара не прихлопнул. Бобыня же — чвань редкая, селян ниже горохов овечьих ставит и в ответ презреньем ихним также сверх меры одарен.
Не сойтись бы им ни в жисть, кабы не змий. Разного они от него захотели: один — доброты правящей, другой — правления доброго, но оба сельскому сходу поперек стали. Селяне их в отместку по-собачьему прозвали: Доба и Боба. А те еще большей доверою к Горыничу воспылали.
На сей крюк я их и насадила.
— Обыскалась я вас с благой вестью, — сказала, садясь на землю.
— Так не тяни, — отозвался Бобыня.