После возвращения пополнение раскидали по ротам. В третью роту определили семерых.
Объявили отбой. Командование покинуло расположение. Офицеры жили в переделанной под общежитие многоэтажке. В роте остались только Кононенко и Киселев. Закрывшись в канцелярии, они смотрели новости по телевизору. В роте стоял приглушенный гул. Многие, несмотря на отбой, не ложились.
Серега, расстегнув китель под которым виднелась тельняшка, лежал на кровати с гитарой в руках. На соседней койке, привалившись головой к Сергею, расположился Сброжек.
Рядом стояло несколько табуретов. На одном был накрыт стол с бутылкой водки. На остальных расселись солдаты. В подаренной Сергею папахе, в бурке накинутой прямо на накачанное голое тело, сидел Кожудетов. В таком виде он был похож на туркменского басмача. В одной тельняшке, на кровати клевал носом Иваныч, он успел порядочно набраться. Семен чистил яблоко, периодически шлепая «дедушку» Костю по рукам, когда последний пытался плеснуть себе водки. Дакшев, уйдя в соседний, пустой кубрик, совершал намаз, по компасу определив нужное направление. Пополнение скромно сидело на своих кроватях, поглядывая в сторону импровизированного стола. Слышался только гитарный перебор. Сергей и Ян пели самую любимую песню всех танкистов, самоходчиков и экипажей БМП.
«…Машина пламенем объята,
Вот-вот рванет боекомплект.
А жить так хочется, ребята!
А вылезать уж мочи нет…»
Только что выпили третий за тех, над чьими кроватями сейчас теплились лампады.
За наводчика Толика, и сгоревший девятого августа экипаж Женьки Шабалкина.
Слова навевали тихую добрую грусть в души солдат. Сергей считал эту песню настоящим шедевром, наряду с музыкой Чайковского и «Священной войной».
«… И полетят тут телеграммы.
Родных и близких известить,
Что сын их больше не вернется
И не приедет погостить…»
Сергей пел с таким чувством, что на глазах пьяненького Иваныча и Кожудетова появились слезы. Песня цепляла тончайшие струны в сердцах немолодых и всякого повидавших мужиков. Последние куплеты пели уже все присутствующие.
«…И будет карточка пылиться,
На полке пожелтевших книг.
В военной форме, при погонах,
Но ей он больше не жених»
Слова закончились, но Сергей продолжал играть, заставляя плакать гитару.
— Семен, ну пятнадцать капель, — просил Костик.
— Нет, я сказал, — отвечал Семен, который следил за пацаном, так похожего на его сына, оставшегося дома.
— Блин, я ведь твой командир танка. Приказываю, налить сто грамм, — командирским голосом, с нотками обиды, говорил Костя.
— Вот в танке и приказывай. А тут я главный.