— Как ее фамилия?
— Ее? Не знаю. Но у Вени фамилия не из частых. Додельзон. Может, и у мамы его такая же фамилия?
— Последний вопрос: почему Вениамин не взял свой саксофон? Это же дорогой инструмент.
— Мы всегда возим инструменты в нашем микроавтобусе. Поэтому смысла таскаться с ним не было. А вот мундштук он взял. Мундштук — это как соска. Музыкант к нему привыкает и не может пользоваться чужим. Хороший саксофонист это делает машинально.
— Очень интересно… — пробормотал Михаэль в недоумении. — А как же Руби играл без мундштука? Это возможно?
— Вы что, смеетесь? — фыркнул Йоханан. — Вы в машине без колес когда-нибудь ездили?.
— Значит, ваш Веня в спешке забыл мундштук на саксофоне.
— Нет, — категорически заявил Йоханан, — мы с ним знакомы пять лет. За все это время он ни разу не расставался с мундштуком. Его же мыть надо после выступления.
— Как же, в таком случае, играл вчера Руби? У него что — свой мундштук был? — озадаченно спросил Борнштейн. — Вы говорите: без мундштука играть невозможно. Ваш Веня уехал вместе с мундштуком… Могу я взглянуть на саксофон?
Музыкант отошел от нас, чтобы принести требуемое, а я стояла и раздумывала, стоит говорить или нет… Наконец тихо произнесла:
— Я видела мундштук
— Как? Где? — спросили меня одновременно Михаэль и Йоханан, вернувшийся с футляром.
— Когда мы с Линой стояли около эстрады, я загляделась на саксофон и ясно помню, что мундштук на нем был. А потом Руби начал играть.
— Валерия, вы точно помните? Это очень важно!
— Да что я, ослепла что ли? — обиженно сказала я. — Он же черный, заметный. Откройте футляр и убедитесь сами.
Следователь встал, молча подошел к футляру, открыл его и, заглянув, продемонстрировал мне содержимое. Мундштука на саксофоне не было…
* * *
Михаэль морочил мне голову еще около часа. Я горько пожалела, что Лина избежала этой участи. Он выспрашивал, не видела ли я, кто стоял рядом с эстрадой за пять минут до происшествия, за минуту, через минуту после того, как закончил Руби, и так далее, без конца. Но я твердо стояла на своем: у эстрады в течение десяти минут, кроме нас с Линой, никого не было.
Наконец, Борнштейн понял, что от меня больше ничего не добиться, и отстал. Он принялся расспрашивать музыкантов, а я, от нечего делать, пошла бродить по Оленьему парку. Ноги сами принесли меня в ту сторожку, около которой намедни мы с Денисом отсиживались в кустах.
Дверь была полуоткрыта. Ничто так не стимулирует здоровое любопытство, как незапертая дверь. Просто невозможно не войти. И я вошла.
Внутри стоял запах пыли. В углу столбиком были нагромождены пластмассовые садовые стулья. Валялись какие-то пакеты, картонные коробки. В общем, кладовка для почти ненужных вещей.