крупными кристаллами, будто сахар. Я думаю, как чудесно было бы вползти ему в ноздрю и свернуться там, питаться этим сахаром, греться теплом его дыхания. «Извините, мистер Мамерз. Больше не повторится. Простите меня!» Но не успеваю я закончить извиняться, он говорит: «С тобой все в порядке?» И выходит в торговый зал, не дожидаясь ответа. Мне нравится, как он посмотрел на меня: я — плохая собака. Я поднимаюсь на ноги и спешу в ванную, как разжиревший пудель. Спускаю штаны и стою секунду-другую, прислушиваясь, как он орет на покупателя. Покупатель скулит, что запчасть, которую он купил для своей машины, не работает. Мистер Мамерз отказывается в это верить. Велит покупателю убираться вон из магазина — немедленно. Я слышу, как закрывается дверь. Никто не в силах противостоять его авторитету. Я тереблю себя, думая о сахаре в его ноздрях. У меня — крохотный пенис. Сдрачивая, я могу удержать его между двух пальцев. Я притворяюсь, что дою корову-малышку. Чтобы проявить к мистеру Мамерзу уважение, дроча, я бью себя в лицо. Из носа течет кровь, но я не останавливаюсь. К унитазу прилип небольшой кусок говна. Я опускаюсь на колени, не переставая дрочить, и слизываю его. Теперь уже мистер Мамерз барабанит сюда: «Давай! Быстрее! Что ты там делаешь! Быстро на работу!» Я слышу, как он уходит. Лучше бы выломал дверь. Я хочу, чтобы он знал: ради него я на все готов. Я почти кончаю. А когда не кончаю, я рад. Это было бы святотатство. Если он обнаружит меня здесь с говном на губах, ему станет противно. Может, он меня даже побьет. Он меня уволит. Или вызовет легавых. Легавые мне нравятся, только я их боюсь. Если меня упекут в тюрьму, лишь от них будет зависеть все, что я делаю и думаю. Само по себе это хорошо. Но у меня тогда не будет мистера Мамерза.
С работы домой я возвращаюсь пешком. От меня воняет сиропом. Мне хочется сожрать себя, чтобы исчезнуть.
Сквозь одежду проступает моя слизь. На меня смотрят люди. Посмеиваются себе под нос, выставляя свое отвращение напоказ. Они по запаху чуют, когда я прохожу мимо. Мне нравится моя вонь, но они же не виноваты, что ненавидят ее. Я омерзителен.
Темнеет. Я сам не знаю, где иду. Я забыл, что мне нужно домой. Я останавливаюсь на школьном дворе. Стою у ограды, смотрю внутрь, соплю. Я не могу дышать. Ходьба меня утомляет. Мне нужно отдохнуть. Поскольку уже почти совсем темно, мне тут безопасно. Никто меня не заметит. На школьном дворе какие-то дети играют в ручной мяч. Ненавижу, как они визжат. Мне от них противно. Слишком непослушные. Достало бы мне мужества, подошел бы и поотрезал им головы перочинным ножиком. Но я трус, а кроме того, не смогу их поймать, потому что я слишком медленный и жирный. Надо мной посмеются и наплюют на меня. Я это заслужу, но все равно мне хочется их поубивать. Когда я был моложе, они прижимали меня к земле и сморкались мне в рот. Меня тошнило, а они заставляли меня есть мою блевоту и только потом отпускали. Я приходил домой и блевал в ванной сам, без распоряжений, чтобы доказать самому себе, что я способен вынести наказание и больше не доставлять никому никаких хлопот. Но их я все равно ненавидел — ведь они наказывали меня не задумавшись, только чтобы самим было приятно. А так быть не должно. Тут должно быть чувство долга. Если наслаждаешься своим чувством долга, то все в порядке, — тут тебе самое место. Мистер Мамерз — хороший, поскольку ставит меня на место. Да и свое знает.