Токмаков остался стоять хмурый, с рулеткой в руке. Начальства уже не было видно, но из-за трубы доносился бас Медовца: «Еще двое суток? Да где мне их шукать? У нас сейчас какой календарь? Грегорианский. Его и будем придерживаться. Чуете? Никакого нового летосчисления вводить пока не будем!..»
— Начальство! — вздохнул Матвеев. — Обругали и пошли. А если разобраться…
— Тебя-то, во всяком случае, обругали за дело. Будешь на глазок работать — выгонят из мастеров.
Токмаков сунул Матвееву рулетку и решительно зашагал к подножию домны.
Далеко внизу остались сходни и мостки со следами цемента и глины на досках. Остались внизу и железные лестницы с перильцами. Их сменили верткие стремянки, затем — шаткие трапы из металлического канатика с прутьями-ступеньками и напоследок — скобы, приваренные к конструкциям домны.
На высоте восьми этажей глуше разноголосица стройки, ее гомон и гул.
Токмаков прислушался — шипят огни электросварки, словно кто-то непрерывно окунает в ведро с водой горящие головешки.
«И ни одна душа не знает, каким ветром выдуло меня наверх. Везет же мне сегодня!» — подумал Токмаков и полез выше.
Чем выше он подымался, тем яснее слышал тяжеловесный скрип такелажа и хлопанье флага, укрепленного на макушке башенного крана.
На тесной площадке, где кончался последний трап, Токмаков остановился передохнуть.
Здесь, на высоте, воздух не так зноен, и Токмакову казалось, что он стоит на самом берегу реки Урал.
Далеко на западе, за рекой, виднеются горы. Это один из южных отрогов Уральского хребта. Горы поближе — темно-зеленые и полулежат, горы подальше — черные и стоят во весь рост.
Гора Мангай, драгоценная кладовая железной руды, возвышается голая. Лишь столбы электрической дороги видел Токмаков на Мангае, одну линию столбов над другой. Рудное тело горы обнажено, изрезано горизонтами. Они подобны исполинским ступеням, ведущим на вершину. Разрезы пестры, преобладают рыжие, красноватые, бурые оттенки.
Такие же пестрые холмы видит Токмаков на рудной эстакаде доменного цеха. Дымчатые, сизые холмы — кокс, будто он тоже выцвел на этом солнцепеке. Темно-рыжие дюны с шоколадным оттенком — руда. Грязно-серые взгорья — известняк.
Токмаков перевел взгляд влево, туда, где виднелось серо-зеленое пятно доменного сквера. На одной из дорожек самосвал вновь ссыпал чернозем.
И хотя самосвал казался отсюда размером с вагонетку, Токмаков удивительно остро ощутил снова запах чернозема и его сырую прохладу.
«Быстро вернулась!.. Опять эта девчонка там командует. Знать бы, что вернется… И чего я только сюда полез?»