Я задумался над словами Бозжанова, но в ответ ему ничего не сказал, а подумал: «Пожалуй, ты прав, политрук».
Мы сидели на боевом привале. Немец занял рабочий поселок фабрики имени Ленина. Нас он не стал преследовать — видимо, выдохся. По звукам артиллерийской канонады было ясно, что Волоколамск пал, а теперь идут жаркие бои на его окраинах.
Никаких распоряжений от своего начальства я не получал. Рахимов доложил мне, что левофланговый батальон полка Шехтмана организованно, под нашим прикрытием, отошел к лесу, что правее нас. Посланный туда связной доложил, что батальон приводит себя в порядок и собирается обедать. Комбат сказал, что задачи от штаба полка он еще не получил.
— Значит, они отошли в район расположения своего тыла, — заключил Рахимов.
Обычно солдаты на привалах курят, а на больших привалах обедают. У нас не было ни курева, ни еды. Люди сидели, прислонившись к стволам деревьев.
— Что будем делать, товарищ комбат? — спросил Рахимов.
— Будем добираться снова до своих, Хаби.
— Что будем делать с ранеными?
— Те, кого мы накануне отхода эвакуировали в Волоколамск, по всей вероятности, не успели проскочить и попали в руки к немцам, — грустно сказал Киреев, — потому что сопровождавшие их санитары не вернулись.
— Немедленно эвакуируйте раненых в Быки, в этом районе должен быть тыл полка Шехтмана.
Киреев ушел. Его слова огорчили нас всех. Мы молчали. Каждый по-своему переживал трагедию наших раненых товарищей, по-видимому, попавших в плен.
— А может быть, проскочили, а? — сказал Бозжанов, ни к кому не обращаясь. — Лейтенант Беляков и сержант Аалы Джиенышбаев были тяжелы ранены, — добавил он, обращаясь уже к нам.
— Может быть, проскочили, — сказал Рахимов, не глядя на нас.
Снова все замолчали.
Синченко принес пачку «Беломора» и несколько сухариков и протянул их мне.
Принимая их, я спросил его:
— Последние?
Он кивнул головой. Я повертел их в руках. Хотелось есть и курить. Глотнув слюну, я размахнулся и швырнул папиросы и сухари. Они лежали на пожелтевшей траве поляны, все смотрели туда жадными глазами, но никто не тронулся с места.
— Строиться! — приказал я.
Когда все построились, я скомандовал «шагом марш» и, не оборачиваясь, сам пошел во главе колонны.
Минут через пять меня догнал Бозжанов и радостно сказал:
— Товарищ комбат, никто не взял.
— О чем ты говоришь?
— Никто не взял ни папирос, ни сухарей, все прошли мимо, товарищ комбат.
— А ты что, специально оставался караулить?
— Нет. Я шел сбоку колонны и одним глазком...
Это сообщение Бозжанова очень меня обрадовало. Я вспомнил слова Панфилова: «В нашей Красной Армии сила сознательной железной воинской дисциплины должна побеждать холод, голод и все трудности походной боевой жизни. Человек никогда не привыкает ни к холоду, ни к голоду, ни к опасностям боя, ни к трудности похода, а лишь приспосабливается к ним в силу дисциплины. Я вам говорю это как старый красноармеец».