— Оксана Стожар.
— Вредная?
— Ого! Все село ее ненавидит.
— А патрули полицаев или немцев где стоят?
— В центре, у школы, на улице Ленина. Там комендатура и кустовая полиция. Они эту улицу Берлинтрасса называют.
Паренек неожиданно рассмеялся.
— Вот как! Берлинштрассе! Штрассе — по-немецки — улица. Ничего, тетя, может быть, недалек тот день, когда немцы в своем Берлине самую лучшую улицу Ленинштрассе или Сталинштрассе назовут. — Он помолчал, усиленно работая ложкой. — А ночные облавы, проверки часто у вас бывают?
— Неделю назад ходили. Последнее время что-то зачастили. Но сегодня не должны бы…
— Почему?
— С вечера на железную дорогу пошли. Все — и немцы и полицейские. Видно, поезд будет следовать.
— Поезда часто ходят? — перестал жевать подросток.
— Днем — часто, а ночью — хорошо, если один — два проскочат. Боятся сильно… Выставляют охрану, каждый метр стерегут. Там лесочек есть…
Гость замолчал, очевидно, о чем-то думая. Было слышно только, как он быстро орудует ложкой и жадно жует хлеб.
— Немцев в селе много?
— Сотня наберется.
— Полицаев?
— Этих меньше — десятков семь. Со всех сел собрали…
— Из вашего села есть?
— Два только: Трофим Гундосый — сын раскулаченного да Микола Шило — из тюрьмы вернулся, за кражу колхозного зерна сидел. Остальные — черт знает откуда набрались. Начальник у них Сокуренко. Низенький, маленький, а хуже пса цепного.
— Как к вам полицаи относятся?
— От них хорошего ждать не приходится. Собаки, а не люди.
— Я не об этом спрашиваю. Вас подозревают?
— Непохоже. Меня считают пострадавшей.
— А вы кому-нибудь рассказывали о том, что вправду случилось с вашим мужем?
— Нет. Федя приказал мне молчать.
— Постарайтесь припомнить все разговоры. Может быть, кому-нибудь из родных, подруг? Может быть, сказали не прямо, а намеком, обронили неосторожное слово? Вы на меня не обижайтесь, что я вас так допрашиваю. Это очень важно, а женщины на язык все-таки слабые… Ну, ничего такого не припомнили?
— Нет. Я молчала. Плакала…
— Это можно… Для всех, кроме вас, дядя Федя погиб, расстрелян большевиками. Он — дезертир, не хотел воевать против гитлеровцев. Ничего не поделаешь, нужна такая маскировка.
— А мне тяжело, — Мария всхлипнула. — Перед людьми тяжело.
— Вам говорят что-нибудь?
— Говорить не говорят, а по глазам вижу — презирают. Федя был членом партии, активистом. Выступал на собраниях. Теперь его предателем считают.
Несколько минут гость ел молча, очевидно, раздумывая — о чем-то
— Нужно потерпеть, тетя, — сказал он наконец. — Как знать, может, не одна вы такой незаслуженный позор переносите… После войны все выяснится: кто был нам друг, кто — враг. Вы к разговорам прислушиваетесь? Что люди говорят?