.
В сторожке, залитой лунным светом, было душновато, но незнакомец не позволил открыть ни дверей, ни форточки.
— Что, Ходжак, не признал? — довольно ухмыльнулся ночной пришелец, видя, как сторож пытливо разглядывал его длинное, чисто выбритое лицо.
— Немудрено узнать тебя, Джапар Хороз. — Ходжак разочарованно отвел глаза. — Без усов и бороды ты и впрямь, как петух опаленный.
— Ты полегче! — осерчал тот, видно вспомнив, почему его прозвали Хороз-Петух. — Шутки терпимы, когда помоложе...
— А я и не шучу. Посмотришь на тебя, баба не баба...
— Заткнись, Ходжак! Не балагурить сюда я пришел. Тебе привет от Эшши-хана.
— За привет спасибо и тебе, что привез, и тому, кто прислал. Но сухим приветом лишь горло обдерешь.
— Не торопись, будет чем смазать. Ты ответь, почему Ташауз оставил?
— Кто ты такой, чтобы я ответ перед тобой держал?
— Это приказ Эшши-хана. — Хороз заткнул револьвер за кушак.
— Ты эту-то дуру спрячь. — Ходжак указал глазами на револьвер. — Могут прийти с проверкой поста. — И только когда нежданный гость спрятал оружие за пазуху, продолжил: — Эшши-хану я не присягал и в юзбашах[2] у него не ходил.
— Джунаид-хан приказал долго жить. — Хороз торопливо воздел руки кверху. — Земля ему пухом! Все свои богатства и власть над туркменами хан-ага завещал Эшши-хану. Перед смертью он рассказал сыновьям о цели твоего приезда в Афганистан, о верных людях, что ждут сигнала, чтобы выступить против Советов. С твоих слов это?..
— Ишь чего захотел?! Эшши не Джунаид-хан. Он мне не указ!
— Не дури, Ходжак! За Эшши-ханом стоят те же хозяева. Люди умирают, а господа остаются. — И Хороз произнес пароль Джунаид-хана.
— Давно бы так! — озлился Ходжак. — Голова от твоей болтовни распухла. В этом мире за всеми делами выгода, а не пустые слова.
— Уж не запродал ли ты этих людей большевикам?
— Заплатят хорошо, и свою душу заложу, — вызывающе бросил Ходжак. — Да боюсь, большевики поставят меня вместе с ними к стенке.
— Ездил я в Ташауз, Хиву, прощупал троих, чьи имена ты дал Джунаид-хану. Они на меня так вытаращились, будто я с луны свалился.
— А откуда же ты еще мог свалиться?! — Ходжак в сердцах отбросил в сторону берданку, сел на деревянную тахту, покрытую серой кошмой. — Ты отдаешь отчет своим поступкам? Ты думаешь, эти люди ходят по улице да кричат: «Эй, энкавэдэшники, берите нас, мы подпольщики!» Тогда у больного хан-ага хватило сил припомнить и повторить имена лишь трех человек, хотя я называл гораздо больше. Знаю, с кем ты встречался. Это не люди — кремень! Сказать, на кого ты вышел? — И он назвал имена тех троих, которые не пожелали беседовать с Хорозом, указали ему на дверь. — Мы же сменили пароли и явки, кое-кого убрали. С НКВД шутки плохи!