—Наловим кусков достаточно, а потом снова склеим из них комету. Заодно получим модель взрыва, — то ли шутя, то ли серьёзно говорила Наташа. Она объясняла Илье: — Земля работает как огромный детектор, улавливающий метеорные частицы. Как камера Вильсона для протонов. Сейчас-то что — Цефеиды да Цигниды, мелочевка, семь штук в час. Фейерверк будет в августе, когда полетят Персеиды из кометы Свифта-Туттля. Четыреста метеоров в час!
Наташа говорила, считая метеорные следы на изображении:
—Метеоры тормозятся с ускорением до десяти тысяч же, сгорают на высоте около сотни километров и совсем мелкими частицами опускаются к нам вниз. Так что мы вдыхаем довольно много космической пыли — кометной и астероидной. И межзвёздной тоже. Но дорожной пыли нам достаётся гораздо больше.
Когда под утро наваливалась дремота, Илья выбирался на террасу телескопа, смотрел на ночное море в огоньках кораблей, плывущих в дальние страны, слушал тихую музыку из долго не спящего Симеиза, задирал голову к Млечному Пути, размашисто тянущемуся через весь небосклон — от гор к морю.
Крым — волшебная страна, и по ночам это очевиднее всего.
«Какие звёзды! В городе таких не увидишь!» — думал Илья, ощущая, как слетают лепестки сна под бодрящим бризом из горно-лесного-морского воздуха. Мозг, заблудившийся в ночных полюсных поворотах, встряхивался, отстраняясь от вращения Вселенной.
Соловьиные серенады делали крымскую ночь особенной. Пять или шесть соловьев заливались среди персиковых веток и густых можжевеловых зарослей. Свист, щёлканье, перебивание — про что они поют, на чём настаивают? Все остальные птицы спят или сонно моргают, не вступая в соперничество. Слишком высокий уровень, квалификация не для всех.
Это — соловьиная ночь.
—Хорошо поют, собаки! — мечтательно говорила Наташа Горыня, выходя из башни.
Особенно любил Илья раннее крымское утро, когда в безветренном светлеющем воздухе деревья начинали рисовать по голубому неяркому небу кисточками своих листьев.
Алыча кладёт бережный мелкий мазок. Каштан смело ляпает крупными соцветиями и со-листьями. Кипарис любит готическо-штриховое письмо. Облако предпочитает белую фрактальную графику.
Вот и яйла решилась и провела по небу скупую хребтовую линию. Впечатляет. Но самым лаконичным оказался последний в конкурсе художник. Он подчеркнул голубое небо одной слегка изогнутой чертой. Сфумато пустил, налил низ синью. Непонятно за что, но очень нравится.
Поэтому лучшим художником по небу оказалось море.
А вот на верхушку высокого кипариса сел мышкующий ястреб. Вписал в небо автопортрет — клювастый гордый профиль и блохастые, всё время чешущиеся крылья.