Из щели амбразуры виден был в низине луг, вдоль которого тянулись противотанковые ежи, сваренные из рельсов, а может быть из двутавра, сейчас уже не помню. На солнечном счастливом лугу смотрелись они по-киношному, словно декорации. И не верилось, что могла быть здесь война, что люди гибли здесь.
Потом, уже утром, когда солнце осветило луг и бугор, то на яркой, влажной их зелени оказались коровы; в памяти осталось, что были они белые в черных и коричневых пятнах. Они спускались вниз по солнечному склону и исчезали в сером и густом тумане внизу. Но это было уже потом, а ночью они сидели у костра, и Проворов все пытался запомнить, что видел он, что слышал.
Озеро было большое, и на другой его стороне горели два костра, как два желтых глаза. И он подумал, что это напоминает ему картину Чюрлениса: бугор, темный от леса, так походил на припавшего к воде огромного зверя, таинственного, но не страшного. А справа в кустах пела свою, такую нескончаемую, песню маленькая речушка, в которой сказочно колыхались водоросли и стояли, а потом начинали двигаться ещё какие-то тени. Возможно, это была форель.
Лешка сопровождал его в этом походе не столько за компанию, сколько от сердечной своей тоски. Он так активно ринулся в развитие отношений с Надей-Надеждой, что не заметил, как «приплыл», потому что в результате этих отношений появилось последствие, которое требовало решений — решений Надежда требовала, и решаться на что-то было надо, но решать ничего не хотелось, и Лешка от решений тогда бегал, отодвигая, перенося «на завтра» решение своих решений. Бог наделил его поэтическим талантом, и Лешка пописывал стихи слегка, играючи, не думая ни о «служении», ни о призвании — он вообще-то до того времени ко всему относился легко, но Надежда пропустила все сроки, и решать уже нечего было, нужно было жениться, жениться, и нечего тут решать боле. Вот так обстояли его дела. И была ещё Валентина… А талант у него был легкий, моцартовский. Он мог подобно герою «Египетских ночей» ринуться в стих сразу, импровизируя легко и с увлечением на заказанную в «У заставы» — был такой пивной зал на Сенной — на любую заказанную тему… за кружку пива…
Та ночь у озера оказалась мучительной и долгой. Они заготовили заранее сучья и ветки, сложили огромную кучу, а потом разожгли костер, и все было хорошо, и жар костра жарил лица, и костер все вытягивал голодные свои языки, метал их и вылизывал тьму вокруг. Они так и просидели на бревнышке у костра всю ночь без сна. К тому же дровишки выгорели быстро, и нужно было уходить во тьму, чтобы найти хоть что-то… В общем, маета да и только.