Домой они шли невеселы и бессонны. И дорога не показалась им такой «верной», какую пообещал великий вождь. Может, потому, что шли они уже в обратную сторону.
Дома — дом был комнатой в общежитии на троих, дома он несколько вечеров просидел над бумагой, описывая то, что он видел на озере, но писал, словно и он ловит рыбу, но не на Биг Ривер, а на Комсомольском озере. И все время ему хотелось назвать себя в этом рассказе так же, как у Хемингуэя, — Ником. Он писал, что стоит в воде и пескари тыкаются ему в пальцы ног, щекоча их и… и рассказ не получался. Рассказа не было.
Может, дело в том, что писать нужно было о том, как рыбачили они с Виктором за Куяром на третьем пляже или близ Сенькино на Кокшаге недалеко от крутого и широкого поворота реки. И пескари те были бы к месту, потому что то щекотание их, то касание их пальцев его ног было не выдумано, а было его собственными ощущениями на рыбалке. Рыбачили они чаще «внахлест», без грузила, забрасывая крючок под кусты. Там «гнездились» язи. Виктор сидел на корме долбленки, управляя одним веслом, а Проворов забрасывал удочку с берега. Был с ними в этих рыбалках еще Шомпол — Володька Шебалкин. Однажды он, прослышав про секрет ловли такой, рыбачил на жеванного червя. Над ним пошутили, а он всерьез принял. Но что-то на червя того все же поймал. И про этот случай вспоминали все не один год. Может, тоскуя о детстве… И еще вспоминалось почему-то расплавленное в Кокшаге солнце, которое слепило своим золотом так, что поплавка не было видно, поплавок исчезал, а в глазах среди золотого того расплава двигались темные тени кругов.
Может, стоило написать рассказ о том, как пошли они с Лешкой на «этюды», пошли собирать впечатления, чтобы потом написать рассказ «как у Хэма», но что толку с того, что сейчас-то мог он придумать! Тогда было тогда — философски замечу я — и никакого рассказа у него не получилось. И это факт.
Хотя… хотя он догадывался, в чем тут дело, он догадывался, что, для того чтобы писать, надо быть другим человеком, человеком с другой судьбой, с другим характером. Он понимал, что работа писателя сродни работе актера. Но актер живет в «предполагаемых обстоятельствах», созданных режиссером и драматургом, а писатель сам создает эти «предполагаемые обстоятельства» и помещает в них своих героев, но, чтобы создавать обстоятельства и героев, нужно было иметь свой собственный жизненный опыт, нужно хотя бы что-то хотеть в жизни, что-то знать о ней такого, что другие не знают или не догадались заметить… Ведь в аксеновских Вале Марвиче, в Максе есть главное: цельный характер, а он? У него все нелепо, неполноценно, неинтересно. И в то же время — нестерпимая уверенность, что он должен сказать, написать непременно должен, но что? О чем писать, раз жизнь проносится мимо, и он только лишь движется в ее течении.