Богам – божье, людям – людское (Красницкий) - страница 89

– Бойся, Буреюшка, бойся. Не велел бы я Роське болты подменить, лежал бы ты сейчас мертвенький на бережку, с дырочкой в головушке буйной.

– И за что ж? – Бурей подбоченился и смерил сотника взглядом от копыт коня до головного убора. – За то, что твой приказ исполнял?

– За то, что с радостью, Буреюшка. За удовольствие, вишь, платить иногда приходится.

– Ну, так и вешал бы сам… со слезами.

Что-то в словах деда обозному старшине не понравилось. Очень не понравилось. Было такое ощущение, что короткая реплика Корнея имеет отношение к какой-то давней истории, которую Бурею вспоминать очень не хочется. Он, хоть и не опустил упертую в бок руку, утратил вызывающий вид, зыркнул глазами в сторону и совсем иным тоном спросил:

– Значит, все-таки вырастил Лиса, Корней?

Был в этом вопросе какой-то подтекст, как будто горбун говорил об ожидаемом, но очень нежелательном событии.

– Внука, – поправил дед. – И не вырастил еще, а ращу. Внука, я тебе уже объяснял… Михайла! Не трожь кинжал! А ты, Буреюшка, ступай… обоз Младшей стражи проверь, что ли. Да построже там, только рукам воли не давай, хватит с тебя уже сегодня.

– Ну-ну, посмотрим.

Что собирался посмотреть обозный старшина, так и осталось неясным – то ли порядок в хозяйстве Ильи, то ли кого вырастил Корней. Бормоча себе что-то под нос, Бурей покосолапил в сторону крепости.

– Деда, откуда ты знал? – спросил Мишка, когда уродливая туша обозного старшины отдалилась на достаточное расстояние.

– Чего ж тут не знать? – Дед вздохнул, перебирая поводья. – Поживешь с мое… Роську не ругай.

– За что ж ругать-то? Он твой приказ выполнил.

– А то я тебя не знаю! Кхе… Если не за исполнение приказа, так за то, что не предупредил, ругать будешь!

– Не буду. А почему Юлька с ЭТИМ, как с человеком разговаривала? И он с ней… ласково.

– Кхе! А я думал, ты все про всех знаешь! Настена когда-то это чудище разговаривать научила.

– Разговаривать?

– Ага. Он годов до восемнадцати половины звуков выговорить не мог – больше фырчал да булькал, а она, дитем еще была, младше тебя, вылечила! Сам не видел бы, не поверил. Настена взяла ложку, засунула ему черенком в пасть и говорит: «Скажи «ать». А он: «Ачь» – и сам обалдел, впервые в жизни «че» сказал! Так постепенно и выучила. Он ее с тех пор чуть ли не матерью родной почитает, любого за нее порвет. И за дочку ее тоже. Не дай бог кому их обидеть!

– Непонятно как-то получается, деда. Настена все время вспоминает, как ее мать по наущению попа сожгли, и боится, что и с ней такое же случиться может. А чего ей бояться, если у нее такой защитник?