И это было самое серьезное. Конфликт с Англией и Голландией означал разрыв торговых связей, что неминуемо вело к иссяканию денежного потока, питавшего Россию. Так что деньги принялись таять со скоростью, намного превышавшей ту, с коей они недавно умножались.
На мое счастье, в Англии началась гражданская война, и я тут же велел своему агенту отыскать в армии парламента некоего командира по имени Оливер Кромвель и попытаться установить с ним близкие отношения. Тимофей не подвел. А я завоевал расположение Кромвеля тем, что отправил ему сотню кирасирских доспехов для его «железнобоких» и тысячу ружей из своих мастерских. Кои он оценил весьма высоко. И поскольку время правления Кромвеля было, вероятно, последним периодом военной диктатуры в Англии и временем, когда в стране решающее слово было за армией, а отнюдь не за флотом, я надеялся, что в следующие пару десятилетий мои отношения с лаймами останутся стабильными.
Но ситуация с голландцами только ухудшалась. И хотя до полной торговой блокады дело не дошло, ибо голландцам очень нужны были и мой хлеб, и мои меха, обеспечивающие существенную долю оборота Амстердамской биржи, все остальное резко усложнилось. Вплоть до того, что трудившимся на просторах России восьми тысячам голландцев были разосланы письма, в коих от них требовалось немедленно разорвать контракт с русским царем и вернуться домой. Из этих восьми по контракту со мной в данный момент работали лишь три тысячи, остальные уже давно завели свое дело или нанялись к частным мануфактурщикам и заводчикам. Так что уехало только около двух с половиной тысяч. Но из них почти три сотни офицеров. Образовавшиеся три сотни вакансий в армии и на флоте надобно было срочно заполнять. Впрочем, это была наименьшая из проблем. После Польской войны у меня имелось достаточно подготовленных и прошедших испытание в боях русских офицеров, а флот активно плавал и время от времени воевал… А уж учебных стрельб у меня в армии и на флоте устраивалось едва ли не на порядок больше, чем в любой другой армии и флоте мира… Кстати, во время них выяснилась определенная закономерность. Оказывается, основной причиной того, что орудия приходили в негодность, являлось выгорание затравочного отверстия. И в пушкарской розмысловой избе придумали сделать отдельную затравочную трубку, которая вворачивалась в затравочный канал, а после того, как она прогорала, ее можно было вывернуть и заменить новой. Причем лучше всего держалась не бронзовая, а чисто медная трубка…
Вскоре ко всему этому прибавились и осложнившиеся отношения со Швецией. Старый волк Оксеншерна слабел, а взрослеющая и забирающая себе все больше власти юная королева Кристина испытывала к нему все большую неприязнь. Что не замедлило отразиться и на его восточной политике. Наша с ним встреча произвела на Акселя Оксеншерну неизгладимое впечатление, и он уверовал, что лучший выход для Швеции – не будить восточного лиха. Но Кристине, а также ее ближайшим друзьям и советникам во главе с Магнусом Габриэлем де ла Гарди застили глаза блестящие победы шведского оружия в Германии. Поэтому меня она не боялась. К тому же ее одолевали шведские купцы, напрочь вытесненные из бешено прибыльной хлебной торговли вследствие итогов Польской войны и обнуленных Оксеншерной торговых сборов и пошлин, кои он упорно поддерживал таковыми. И она склонялась к тому, чтобы привлечь их на свою сторону в борьбе с ненавистным ей канцлером изменением этих пошлин. А вот этого уже не мог себе позволить я. Хотя у меня был порт на Бутылочном острове (ну который в оставленной мною реальности назывался Котлин) и доступ к Курляндским портам, но доставлять грузы туда было гораздо сложнее и дороже, чем по Западной Двине через Ригу. К тому же в случае резкого обострения шведские корабли явно попытаются блокировать и мои порты, и всю мою балтийскую торговлю. А мой Балтийский флот был намного, в разы, слабее шведского. Так что все шло к столкновению, кое должно было обойтись мне довольно дорого. Так как и лишнего войска у меня не было. Ибо зашевелились и поляки…