В этот день,
поздравив папу с мамой,
Обстановку трезво оцени:
Страшная была бы в жизни драма,
Если бы не встретились они…
Если бы твой папа не женился,
Никогда б ты, Алик, не родился.
Теперь мне стало окончательно ясно!
Родители ворвались в электричку, грубо нарушив внутривагонное движение. Недоумевающие пассажиры устремились в противоположную сторону. Мамы и папы стали обнимать нас и даже ощупывать. По-видимому, живыми они уже не надеялись нас увидеть.
Мама принялась гладить меня, наверное не до конца веря своим глазам.
Я тихонько уклонялся от ее рук: Наташа не должна была видеть, что за меня волновались так же, как за всех остальных. Вообще, моя роль спасителя в этой вагонной суете пока что не выявлялась с достаточной ясностью.
— Там, на перроне, ждет Костя, — тихо сообщил мне папа. — Он явился защищать Нинель Федоровну!
Мой брат, студент, считал, что в защите нуждаются только женщины. И в первую очередь — «хорошенькие» и «прехорошенькие».
— Им достается наибольшее количество разного рода посягательств и домогательств, — пояснил брат-защитник.
Но Нинель Федоровна не пришла на вокзал: у нее не было телефона, и она преспокойно болела в своей новой квартире, не ведая, в какую страшную историю мы угодили. Это было существо лет двадцати пяти. Но выглядела она как существо лет двадцати. На мой взгляд, не более! «Хорошо сохранилась!» — сказал старший брат Костя. По его мнению, которое он называет «просвещенным», я подражаю «низким литературным образцам», но он сам иногда подражает образцам, которые не являются образцами. Конечно, мое мнение он, в отличие от своего, назовет «непросвещенным». Почему люди так дорожат всем своим? Когда речь идет о своем сыне (допустим, об отношении мамы ко мне!) — это понятно. Но когда о своем шкафе или о своем мнении… Ведь шкаф может устареть, одряхлеть, как и мнение.
— Ты здесь, мой мальчик! Ты жив? — громче всех голосила в электричке мать Покойника. Это была бледнолицая женщина лет сорока, притащившая с собой термос и меховые унты. Она, я понял, намеревалась оживлять своего Покойника.
Наташиной мамы не было. Из-за ее болезни я испытывал в тот день, говоря газетным языком, чувство особой ответственности: маме было категорически запрещено волноваться. «Трепыхаться», — сказал бы брат Костя. Я думаю, Костя любит поиронизировать над высокими чувствами, потому что сам никогда их не испытывал…
Приехала Наташина сестра — тоже, конечно, красивая, но немного уставшая от жизни и своей красоты. Это было прелестное существо лет двадцати трех с половиной. Она, значит, видела, а может, и пеленала Наташу в первые дни ее существования на свете. И будет видеть всегда… О, как по-хорошему я завидовал ей! Сестра целовала Наташу и прижимала к себе. Но, увы… разве мог я в этом предложить ей свою помощь?