– Пожалуй. Недаром говорят: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке», – согласился Гаркуша.
– Ну вот, собственно, и всё. Но факт остаётся фактом, и дело может кончиться для него плохо. Как посмотрят. А ведь, по правде говоря, жаль его… Когда о деле думаешь – не жаль, а когда просто о нём – жалко как-то. А вам?
Полковник, казалось, не слышал вопроса. Склонясь, он время от времени раскрывал сжатые в кулак пальцы правой, здоровой, руки и смотрел на маленький тёмный предмет, лежащий на ладони. Острым глазом Сидоренко разглядел: это была извлеченная откуда-то деформированная после выстрела пуля небольшого калибра для пистолета иностранной марки. Привыкший не задавать вопросов старшим начальникам, следователь выжидательно молчал. Гаркуша вздохнул и вдруг поднялся.
– Абстрактной жалости нет и быть не может, – строго и громко сказал он и, заметив взгляд Сидоренко, сжал пальцы и бережно спрятал кусочек металла в левый карман кителя. – Отдыхайте, капитан. Спокойной ночи.
Полковник тяжело вышел из дома в темноту ночи.
«Что бы это значило?» – тревожно подумал Сидоренко.
За внешне спокойным видом полковника он всё время чувствовал какую-то его тяжёлую внутреннюю напряжённость.
На столе запел зуммер телефона. Сидоренко взял трубку. Узнав полос генерала, он тут же весь подтянулся и даже поправил ремень. Лично к нему генерал ещё ни разу не звонил.
– Это я – семнадцатый. Игнат Васильевич у вас?
– Так точно, товарищ семнадцатый. Только что был зд…
– Ну, наконец-то нашёлся, – как-то уж очень тепло, по-житейски, прозвучал голос генерала. – Он, наверное, сейчас сидит и о делах рассуждает? Так вы не очень-то… о делах… И проводите его обязательно, – голос генерала дрогнул и стал сердитым и строгим: – Его сын, не приходя в сознание, умер при нём на операционном столе…
Захлопнув за собою дверь, Сидоренко окунулся в ночь, как в банку с тушью. «Какой человек, какая воля! Так вот оно к чему: «Нельзя распускать себя, нельзя». А я-то, болван, лез к нему с этим Петровым…» – думал капитан на ходу. Глаза привыкли к темноте. Пройдя ещё немного, Сидоренко остановился: уткнув лицо в сгиб локтя, прислонясь к дереву, стоял старый большевик. Прошло несколько секунд. Полковник со стоном скрипнул зубами и, резко выпрямившись, пошёл дальше. Не нарушая его одиночества, Сидоренко последовал за ним.
– Стой! Кто идёт? – послышался оклик солдата комендантского подразделения.
– Свой, – продолжая идти, ответил полковник.
– Стой, стрелять буду! Пропуск? – властно скомандовал часовой.
Полковник остановился и негромко сказал: