Инстинкт подсказал Таду, что его место за машинкой. Чувство необходимости этого поступка было невозможно заглушить или отвергнуть. А выполнить этот внутренний приказ казалось столь же естественным, как сунуть руку под холодную воду после того, как ты обжег ее.
Я должен написать записку миссис Фзнтон.
Ты просто собираешься прогуляться по темной стороне или ты хочешь стать печальным сукиным сыном. И ты будешь таким далеко не только сам.
Зудящее ощущение чего-то движущегося под кожей стало еще сильнее. Это чувство прямо-таки излучалось через рану в руке. Его глаза, казалось, пульсировали абсолютно синхронно с волнами этого излучения. А глазом внутри себя Тад видел все более отчетливо воробьев. Это был район Риджуэй в Бергенфилде, Риджуэй под бело-голубым весенним небом 1960 года, весь мир, казалось, вымер, кроме этих столь ужасных и столь обычных птиц, этих психопомпов, и, пока Тад наблюдал за ними, все воробьи взмыли вверх. Небо почернело от огромной движущейся массы. Воробьи летали снова.
Снаружи комнаты Тада все воробьи также взлетели с проводов и с крыш больницы и общежития. Несколько студентов остановились, чтобы полюбоваться полетом воробьев через все небо и плавным исчезновением на западе.
Тад этого не видел. Он видел только как окрестности, знакомые ему с детства, вдруг превратились в ужасную мертвую страну снов. Он сидел перед машинкой, все глубже уходя в сумеречный мир своего транса. Но одна мысль никуда не уходила. Лис Джордж мог заставить Тада сесть за машинку и касаться клавиш «IВМ», да, но Тад не будет писать книгу, неважно какую… и если Тад выдержит все это, старый лис Джордж либо распадется на части, либо просто испарится из этого мира, как пламя догоревшей свечи. Тад знал это. Он это чувствовал.
Его рука, казалось, стремилась расти внутрь и наружу, и он чувствовал, что если бы ему удалось рассмотреть ее как следует, то она, скорее всего, выглядела бы как лапа одного из персонажей мультфильма — как по ней прошлись кузнечным молотом. Это была не боль; чувство напоминало, скорее, то ощущение «Я-скоро-сойду-с-ума-ото-всего-этого», когда у вас невыносимо чешется спина, а до нужного места никак не дотянуться рукой. Чесалась не поверхность тела, а глубоко упрятанный нерв, который может заставить вас стиснуть зубы.
Но даже это казалось отдаленным и не самым важным.
Он сидел у машинки.
В тот момент когда Тад коснулся машинки, зуд куда-то исчез… как и видение воробьев из его сознания.
Но транс сохранялся и центром его было какое-то очень сильное побуждение; нечто, что необходимо было записать, и Тад ощущал всем телом, что он должен взяться, сделать и передать требуемое. В своем роде это чувство было похуже, чем просто воробьиное наваждение или зуд в руке. Этот зуд сейчас, казалось, исходил откуда-то из самого сознания Тада.