В распахнутые окна ворвался летний вечерний воздух, пахнуло полевым разнотравьем, озёрной свежестью.
— С Ильмень-озера ветер дует? — довольно и нервно подёргал ноздрями Пётр. — Хорошо-то как! — внимательно оглядел собравшихся бояр, прищурился недобро: — А что это, любезные мои, вы вырядились — словно лютая зима во дворе?
Знать новгородская, действительно, оделась странно для летнего тёплого времени: парчовые шубы с меховой опушкой, ферязи с высоченными воротниками, солидные бобровые и куньи шапки.
— Так почему оделись так? Не слышу ответа! — повысил голос царь, ткнул пальцем в ближайшего дородного боярина: — Вот ты, борода, кто таков будешь?
Обладатель ухоженной тёмно-рыжей бороды ответил робким басом:
— Стрешнев я, Иван. Боярин столбовой.
— Почему в шубе собольей? Почему шапка бобровая на голове?
— Дык, государь, заведено так! Отцами нашими, дедами… Чтобы подлая чернь издали видела, что боярин следует! Чтобы кланялись смерды низко и шапки ломали истово…
— Ну да, ну да… Чтобы шапки ломали, да низко кланялись… В этом же — смысл жизни высший! — дурашливо покивал головой царь и взревел: — Полковник Меньшиков! Листы с Указами сюда, перо и чернильницу! Быстро! Стол мне…
Два стрельца проворно затащили на помост низенький стол, Егор поставил на него пузатую чугунную чернильницу, рядом положил два остро отточенных гусиных пера, бережно расстелил три бумажных листа с текстами Указов, заранее (ещё в Старой Ладоге) начертанных Лефортом.
Пётр обмакнул кончик пера в чернильницу, медленно пробежал глазами по первому листу бумаги, поставил — в полной тишине — свою размашистую подпись, насмешливо оглядел присутствующих и торжественно объявил:
— С сего дня всем боярам, а также прочим людям гражданским благородного происхождения ходить только в одежде иноземной! Поручик Бровкин, выйди сюда, покажи им, лапотным!
Алёшка, одетый в серый с тёмно-зеленоватыми полосами кафтан тонкого сукна, с кружевным воротником-жабо на шее, в коротком шелковистом паричке, бодро простукал каблуками немецких туфель по деревянному помосту, медленно повернулся несколько раз вокруг своей оси.
«Первый отечественный манекенщик, чёрт побери!» — усмехнулся про себя Егор.
— Где же мы, государь, прямо сегодня, достанем такую одёжку? — раздался чей-то молодой испуганный голос. — У нас такого отродясь не видали! А так-то мы — со всей радостью нашей! Красиво ведь…
Царь, понимая, что немного погорячился, недовольно уточнил:
— С сего дня Указ подписан. А сроку вам на его исполнение — месяц даю. И не вам одним, новгородцы, это касается всей России! Сейчас исправлю! — торопливо чиркнул несколько слов на первом листе, отложил его в сторону, взял в руки второй, широко и недобро улыбаясь, спросил у Егора: — Ножницы-то принесли?