Я припарковал полицейскую машину на самом знаке «Стоянка запрещена», выведенном краской на мостовой, и оставшиеся сто ярдов до отеля прошел пешком. Шарманка исчезла куда-то, холл отеля пустовал и лишь помощник управляющего дремал в одиночестве за столом. Я тихонько протянул руку, снял с крючка свой ключ, поднялся пару пролетов по лестнице и только тогда вызвал лифт — чтобы не нарушать крепкий и, по-видимому, честно заработанный сон помощника управляющего.
В номере я снял мокрую одежду, а это означало, что я снял с себя все, переоделся в сухое и на лифте спустился вниз в холл, небрежно бросив ключ от номера на стол. Помощник управляющего пробудился и, мигая, посмотрел на меня, потом взглянул на часы, потом на ключ. Именно в таком порядке.
— Мистер Шерман? Я не слышал, как вы приходили.
— Это было уже несколько часов назад. Вы спали. Так могут спать только невинные младенцы…
Но он не слушал и снова посмотрел на часы.
— Что вы тут делаете, мистер Шерман?
— Брожу во сне.
— Уже половина третьего ночи.
— Но ведь во сне днем не бродят! — с несокрушимой логикой заметил я. Потом повернулся и окинул взглядом холл. — Как? Ни швейцара, ни портье? Ни таксиста, ни шарманщика? И даже ни одного хвоста или тени в поле зрения? Тишина! Бездействие! Вас призовут к ответу за такую халатность!
— Простите!
— Вечная бдительность — так можно дослужиться до адмирала.
— Я вас — не понимаю.
— Кажется, я себя тоже не понимаю. Тут есть какие-нибудь парикмахерские, работающие в ночное время?
— Есть ли тут что… как вы сказали?
— Неважно! Уверен, найду где-нибудь!
Я вышел. Отойдя ярдов на двадцать от отеля я резко нырнул в какое-то парадное, бодро приготовившись оглушить любого, кому взбредет в голову последовать за мною. Но прошло несколько минут, и я понял, что за мной никто не следит. Тогда я добрался до своей машины и поехал в район доков. Оставив ее на соседней улице в некотором отдалении от церкви американских гугенотов, я вышел на набережную.
Канал, обсаженный деревьями, был темен и мрачен, и в его водах не отражалось ни одного огонька от тускло освещенных узких улиц, расходившихся в обе стороны. Церковь выглядела еще более ветхой и ненадежной и вызывала то странное ощущение безмолвия, отрешенности и настороженности, которое пробуждают многие церкви среди ночи. Огромный кран с массивной стрелой зловещим силуэтом выделялся на фоне ночного неба. Ни движения, ни звука, ни малейшего признака жизни. Только кладбища не хватало.