Мотька тоже невольно усмехнулся.
– Что ж… Ежели погони не боишься…
– Кому нас догонять-то? Илья всю ночь согласен без просыпу спать, лишь бы меня с рук сбыть.
– Ну-у, что выдумала… – протянул Мотька, но Варька была права, и он, помолчав, сказал только: – Сегодня, как стемнеет, – жди. Да Илью упреди, чтоб не подумал чего…
– Упрежу.
Мотька вскочил верхом и, не глядя больше на Варьку, ударил пятками в бока вороного. Когда тот скрылся за плывущими впереди кибитками, Илья с передка брички спросил:
– Ну, чего?
– Сговорились ночью убежать.
– Без свадьбы, что ль?
– Свадьбы ему теперь в страшных снах только сниться будут, – без улыбки сказала Варька. – Пусть уж так. Ночью убежим, наутро мужем и женой вернемся. Как вы с Настькой.
– Ну, добро. Смотри не передумай до ночи-то.
Варька только отмахнулась. Высунувшаяся из брички Настя взволнованно окликнула ее, но Варька сделала вид, что не услышала, и продолжала идти, загребая босыми ногами дорожную пыль. Ее сощуренные глаза глядели в рассветное небо на медленно плывущие облака.
Вслед за майским мягким теплом разом навалились тяжелые душные дни. За весь июнь и пол-июля не выпало ни капли дождя, над степью нависло белое небо с блеклым от жары, огромным шаром солнца. Табор еле полз по дороге в облаках пыли, замучившей и людей, и лошадей, лохматые собаки подолгу лежали вдоль дороги, высунув на сторону языки, и потом со всех ног догоняли уползшую за горизонт вереницу кибиток, – с тем чтобы через полчаса снова свалиться в пыль и вытянуть все четыре лапы. Цыгане ошалели от жары настолько, что даже не орали на лошадей, и те шли неспешно, не слыша ни проклятий, ни свиста кнута. Старики каждый день обещали дождь, и действительно, к вечеру на горизонте обязательно появлялась черная туча. Но ее всякий раз уносило куда-то вдаль, за Дон, и с надеждой поглядывающие на тучу цыгане разочарованно вздыхали.
Илья шел рядом с лошадьми, вытирая рукавом рубахи пот, заливающий глаза. Иногда он замедлял шаг, ждал, пока кибитка проплывет мимо него, и спрашивал у идущей следом за ней жены:
– Настька, как ты? Ежели тяжело – полезай в бричку! Гнедые не свалятся небось…
Настя, запыленная до самых глаз, только качала головой. Рядом с ней брела такая же грязная и замученная Варька, у которой не было сил даже привычно запеть, чтобы разогнать усталость. Сзади скрипела Мотькина кибитка, и ее хозяин, так же, как Илья, чертыхаясь, тянул в поводу то и дело останавливающихся коней.
С того дня, как семья Ильи Смоляко вернулась в табор, шел уже второй месяц. Варька с Мотькой все-таки убежали тогда вдвоем. Илья, спавший вполглаза, слышал тихий свист из кустов и то, как Варька, путаясь в юбке, на четвереньках подползает под приподнятый край шатра. Илья приподнялся на локте, сонно посмотрел вслед сестре, проворчал: «Ну и слава богу…» – и, не слыша того, как рядом тихо смеется Настя, тут же заснул снова. Наутро Варька с Мотькой объявились перед озадаченными цыганами мужем и женой. В таборе посудачили и решили, что это и к лучшему: «Варька уж точно никуда не денется». Мотька был младшим сыном в семье и своего шатра не имел, живя с родителями. Те сразу приняли Варьку, тоже, видимо, подумав, что так будет лучше и для сына, и для них. К тому же Илья дал за сестрой годовалую кобылу, новую перину, шесть подушек, самовар, три тяжелых золотых перстня и двести рублей денег, что было, по таборным меркам, очень неплохо. Варька начала вести обычную жизнь молодой невестки: вскакивала на рассвете, носила воду, готовила и стирала на всю семью, бегала с женщинами гадать и еще успевала опекать Настю. Мотька, конечно, видел то, что молодая жена живет на две семьи, но не возражал: ему было безразлично. Илья никогда не видел, чтобы они с Варькой обменялись хоть словом, Мотька никогда не называл жену по имени. Сначала Илья хмурился, но Варька как-то сказала ему: