Валенки, валенки —
Не подшиты, стареньки!
Нечем валенки подшить,
Не в чем к милому сходить!
– Ого… – тихо и недоверчиво сказал Митро. – Кузьма, ты слышишь?
Кузьма не отвечал. В горле встал комок. Еще никогда, ни в одном цыганском доме, ни в одном хоре, ни в одном таборе он не видел такой красоты.
Ей было не больше пятнадцати. Правую руку – грязную, в цыпках – украшало колечко с красным камнем. Из-под сползшего платка выбивались густые иссиня-черные вьющиеся волосы, отдельными прядями падающие на плечи. На обветренном лице выделялись скулы и острый подбородок. Черные глаза были чуть скошены к вискам, блестели холодным белком. Над ними изящно изламывались тонкие брови. Длинные и густые ресницы слегка смягчали мрачный, недевичий взгляд. Эту красоту немного портили две горькие морщинки у самых губ. Они становились особенно заметными, когда цыганка улыбалась.
Закончив песню, певица протянула чумазую ладонь, низко, гортанно заговорила:
– Дорогие! Бесценные! Соколы бральянтовые! С самого утра глотку деру, киньте хоть копеечку, желанные! А вот погадать кому? Кому судьбу открыть, кому сказать, чем сердце утешится? Эй, курчавый, давай тебе погадаю! О, да какой ты красивый! Хочешь, замуж за тебя пойду?
Кузьма молчал. Стоял столбом и молчал, хотя цыганка смотрела на него в упор и тянула грязную руку, ловя его за рукав. Рядом хохотали приказчики, посматривая то на него, то на цыганку, то на насупившегося Митро, а Кузьма только хлопал глазами и не мог сказать ни слова.
Цыганка рассердилась:
– Да ты что, миленький, примерз, что ли? Да не пугайся так, не пойду я за тебя! У нас закон такой, нам только за цыгана можно!
Приказчики снова заржали. Кузьма наконец очнулся. И тихо спросил, глядя на ее черный платок:
– Гара пхивлы сан?[25]
Цыганка вздрогнула. Улыбка пропала с ее лица.
– Ту сан романо чаво?[26]
– Аи, амэ рома,[27] – вмешался Митро. – Чья ты, сестрица? Из каких будешь? Почему одна?
В глазах девчонки мелькнул испуг. Машинально зажав ладонью дыру на колене, она недоверчиво посмотрела на обоих цыган.
– Как тебя зовут? – повторил Митро.
– Я – Данка… – запинаясь, ответила она. – Таборная. От своих отбилась в Костроме, теперь вот догоняю.
– Чей табор?
– Ивана… – цыганка снова запнулась. – Кашуко.[28] Мы смоленские.
– Не слыхал. Кто у тебя там?
– Мужа семья. Умер он.
Разговор шел по-цыгански, и приказчики заскучали.
– Эй, Дмитрий Трофимыч! – вмешался Яким. – Ежели вы родственницу сыскали, так, может, мы вас на сухое место отвезем?
– Сделайте милость, – ответил Митро. И вновь повернулся к девчонке:
– Слушай, ты есть хочешь? Идем в трактир! Посидим, поговорим спокойно. Не бойся, нас вся Москва знает. Мы хоровые, с Грузин, Васильевых, цыган.