– Всякое.
– Давай. Веселое что-нибудь.
Данка нахмурилась, вспоминая, и вдруг широко улыбнулась, блеснув зубами. Впечатление от этой улыбки было странным, потому что в глазах осталось прежнее презрительное выражение. Но Данка топнула ногой, хлопнула в ладоши, повела плечом и запела – рассыпав, как порвавшееся ожерелье, чистые, хрустально звенящие нотки:
Ах вы, кольца-колечки мои,
Разлетелись вы, рассыпались!
Это была веселая свадебная песня, и, едва допев, Данка, словно в таборе перед костром, плавно развела руками, вздернула подбородок и пошла плясать. Это вышло у нее так легко и естественно, что на этот раз никто не улыбнулся, а сидящие на полу цыгане дружно подвинулись, давая место. Только Стешка ехидно усмехнулась, покосившись на босые Данкины ноги, но Митро сердито ткнул ее кулаком в бок.
– Не туда смотришь, дура…
Стешка надула губы, но Митро уже не обращал на нее внимания, с восхищением глядя на то, как Данка самозабвенно, едва успевая придерживать падающий с волос платок, отплясывает на гудящем под ее пятками паркете. Цыгане улыбались, подталкивали друг друга локтями:
– А ну, морэ, пройдись с девочкой…
– Да?! Ты на Кузьму посмотри! Убьет не глядя!
– Ну-ка, чаворо, давай сам покажи, что можешь! – И Кузьму, отобрав гитару, вытолкнули в круг. Он, впрочем, не сопротивлялся. Широко улыбнулся, вскинул руку за голову и пошел за женой мягкой, ленивой, нарочито небрежной «ходочкой». Цыгане весело закричали. Данка снисходительно обернулась, поклонилась и дрогнула плечами. Она по-прежнему улыбалась, но ее глаза, не мигая, смотрели поверх голов цыган, и горькая складка у губ так и не пропала.
– Хорошо, – сказал Яков Васильев, когда пляска кончилась и сияющий Кузьма с безмятежной, как статуя, Данкой подошли к нему. – Завтра едешь с нами в ресторан, пока просто посидишь, осмотришься, а там видно будет. А тебя, парень, поздравляю. Не прогадал.
Кузьма улыбнулся еще шире. Но Марья Васильевна, стоящая неподалеку, озабоченно посмотрела на брата и, когда тот вышел из зала, тронулась за ним.
– Эй, Яша! Яшка! – вполголоса позвала она, выйдя на двор. – Где ты?
– Здесь, не голоси, – не оглядываясь, отозвался Яков Васильев. Он сидел на поленнице у калитки и поглядывал на затягивающееся сизыми облаками небо. – Смотри, Маша, туча опять идет. Уж хоть бы снег выпал, ей-богу, надоела сырость эта.
– До снега далеко еще… – Марья Васильевна подошла, встала за спиной брата. – Ты лучше скажи: как тебе девочка?
– Хорошая девочка.
– По-моему, так не хуже нас…
– Хуже, – отрезал Яков Васильев. – Но хор вытянет. Кузьму вот только жалко.