Голос Данки был спокойным, но по лицу бежали слезы, капали на сжатые руки, на кольца, на смятую бархотку. Илья молчал.
– Одна я, Илья. Когда я с ним на тройке улетела, я все постромки за собой обрубила. А теперь вот и кинуться некуда. От своих оторвалась, ни к кому не прилепилась… Что ж теперь… Пропадаю я, морэ.
Илья поднял глаза. Помедлив, протянул руку, слегка прикоснулся к плечу Данки – и она, зарыдав, уткнулась лицом в его грудь.
– Ох ты, дура… Какая ж дура, дэвла… Что ж с тобой тут сделали?
Ничего, кажется, особенного и не сказал, а ее затрясло. Вцепившись обеими руками в рубашку Ильи, Данка взвыла в голос, хрипло причитая по-цыгански, как вдова над гробом. Гребень выпал из прически, и черные вьющиеся пряди ринулись вниз по худенькой спине, по алому бархату дивана. Илья растерянно погладил их, обнял дрожащие плечи Данки, закачал ее, как ребенка, вполголоса приговаривая «ч-ш-ш…». В гостиную вбежала горничная и, ойкнув, остановилась на пороге.
– Пошла вон, – одними губами сказал ей Илья.
Девчонка, глядя округлившимися глазами на Данку, испуганно прошептала:
– Барин приехали…
– Гони прочь.
– Ох… – очнулась Данка, отстраняясь от Ильи. – Зови… Скорей зови.
Горничная ушла. Данка торопливо, всеми доступными способами – рукавом, платком, пальцами – уничтожила слезы, оправила платье. Илья подал ей гребень, но на восстановление прически уже не было времени: из коридора слышались приближающиеся шаги. Данка перекинула спутанную копну волос на плечо, последний раз шмыгнула носом – и в комнату вошел Навроцкий.
Было очевидно, что «барин» не спал несколько ночей подряд. При дневном свете его худое лицо показалось Илье еще более болезненным, отчетливее выступила нездоровая желтизна на щеках, под глазами лежали синяки. Подавив зевок, Навроцкий взглянул на Илью, нарочито не вставшего с дивана, и лишь на миг в его темных глазах мелькнуло изумление. На миг, но Илья понял, что шулер узнал его.
– Ты плакала, душа моя? – равнодушно спросил он у Данки. – Кто тебя расстроил? Пан цыган?
– Пустое, – хрипло отозвалась она. Не глядя, положила ладонь на руку Ильи. – Это мой родственник… брат.
Навроцкий насмешливо поднял тонкие, как у женщины, брови. Его взгляд скользнул с тонкого, красивого даже в слезах лица Данки на черную, сумрачную физиономию Ильи.
– Матка боска – поразительное сходство… – Пройдясь по комнате, он поднял с паркета отколовшуюся с ворота платья Данки бриллиантовую булавку. Отрывисто сказал: – Душа моя, ты напрасно приглашаешь в дом эту… свою родню. Я не удивлюсь, если ты недосчитаешься…