Иллюзии и реальность. Что такое девять лет? Наверное, много, когда ей пятнадцать, а ему двадцать четыре. А сейчас? Ему тридцать восемь, ей, наверное, двадцать девять или тридцать. Так в чем проблема? Почему он ничего не предпринимает? Может быть, причина вовсе не в возрасте, а в Леоне. Она его дочь и для Ричера навсегда останется дочерью Леона. От этих мыслей у него возникло чувство вины, будто она нечто среднее между его младшей сестрой и племянницей. Очень неприятное чувство, но ведь это иллюзия, верно? Она родственница старого друга, и все. Старого друга, который умер.
В таком случае почему он так отвратительно себя чувствует, когда смотрит на нее и представляет, как снимает с нее слишком большую рубашку и расстегивает ремень джинсов? И почему он еще этого не делает? Почему, черт подери, он находится в гостевой комнате, а не в соседней, в постели вместе с ней? Словно не было в прошлом бесконечных ночей, которые вызывали у него стыд, а порой наполняли грустью.
Потому что, похоже, ее реальность опиралась на те же иллюзии. Для него она была младшей сестрой или племянницей, а он для нее, ну, скажем, старшим братом или дядей. Конечно, любимым дядей, поскольку он знал, что нравится ей. И это только ухудшало ситуацию. Привязанность к любимому дяде — особенный тип привязанности. Любимые дядюшки нужны для особых вещей, например чтобы вместе ходить по магазинам или баловать своих обожаемых племянниц. Они не предназначены для того, чтобы к ним приставать. Такое поведение станет для дорогих племянниц чем-то вроде грома среди ясного неба или страшного предательства. Ужасного, непрошеного, попахивающего инцестом и психологически разрушительного.
Она за стеной. Но он ничего не мог изменить. Ничего. Это никогда не произойдет. Ричер знал, что мысли о ней сведут его с ума, и потому заставил себя их прогнать и думать о другом. О вещах, которые были реальностью, а не иллюзиями. О двух головорезах, пусть он и не знает, кто они такие. У них уже наверняка есть ее адрес. Существует миллион способов выяснить, где живет тот или иной человек, и сейчас они, вполне возможно, прячутся где-то поблизости. Он мысленно пробежался по всему зданию. Дверь в вестибюль — заперта. Дверь, ведущая из гаража, — заперта. Дверь в квартиру заперта на замок и щеколду. Все окна закрыты, шторы задвинуты. Так что сегодня они в полной безопасности. А вот завтрашнее утро будет опасным. Вероятно, очень опасным. Засыпая, Ричер постарался вспомнить тех двух типов. Их машину, костюмы, телосложение, лица.
Но в этот конкретный момент лицо имелось только у одного из них. Они вместе отплыли по темным водам нью-йоркской гавани на десять миль к югу от того места, где Ричер лежал в кровати. Вместе открыли молнию мешка, в котором принесли на яхту тело, и опустили труп секретарши в маслянистые волны Атлантического океана. Один из них повернулся к своему товарищу с какой-то дешевой шуткой, и тот выстрелил ему в лицо из «беретты» с глушителем. Потом еще раз и еще. Тело его начало медленно падать, пули попали в разные места, и лицо превратилось в одну смертельную рану, черную в темноте ночи. Одной рукой он успел ухватиться за поручень из красного дерева, а правая была отрублена у запястья мясницким ножом, украденным в ресторане. Потребовалось целых пять ударов. Грубая, грязная работа. Рука отправилась в полиэтиленовый мешок, а тело беззвучно скользнуло в воду меньше чем в двадцати ярдах от того места, где уже опускалась на дно секретарша.