— Не обида это, — вдруг сказала она. — Все дети трудные, легких не бывает. И все обижают, раньше срока в гроб отправить норовят. Чем к ним лучше, тем они хуже. Раньше они такими не были — печаль их прибивала к земле. Теперь утверждаются — хватают, благодетелей топчут…
Игорь выпил чай.
— Можно?
— Конечно, извините…
Налил себе еще.
— Устала я. Сегодня с семи утра на рынке. Жить-то надо?.. Хотя и не знаю, зачем. Если бы государство ко мне так, как я к своим воспитанникам!.. Мне теперь перед ними стыдно. Позавчера один отличник у меня брюссельскую капусту купил. Импортную. Переплатил вдвойне — вроде как на бедность подал. Лучше бы он этого не делал.
— Роза Максимовна, вы Павлу показывали альбом?
— Да.
Она вышла в комнату в полинявших потертых коврах, призванных скрасить изъяны стен и полов.
«Я закину ключи и псов прогоню с крыльца…»
«Врет, — подумал Игорь. — Обстановка в интернате, поди, та еще. Под стать армейской дедовщине. За одиннадцать-то лет не приручить? Доброе слово и рыси приятно. Вышла замуж… Конечно — откуда же Грошевская иначе? Моряк… Поматросил и бросил. Или — она его? Гены отцов. Не в моряке ли причина интереса Павла?..»
— А как фамилия того моряка, за которого она вышла замуж?
— У меня есть, записано… вот… Грошевский Петр. И она теперь Грошевская. Да ведь не она вас интересует, а убитый друг, да, Вася?.. Ой!..
— Вы показывали Павлу альбом, — напомнил он, пропустив оговорку мимо ушей.
— Вот он. Их класс.
На простой картонной обложке так и было написано: «Наш класс».
Фотографии цветные и черно-белые, одиночные и групповые…
— Вот она, Нелька.
Девочка, подстриженная «ежиком». Белый фартук, в ручке — полевые цветы, насильно кем-то сунутые, а взгляд — затравленный, как у волчонка.
— Это — четвертый класс… В пятом — только общие снимки… А вот тут постарше — восьмой…
Формы уж не было. На шее появилась косынка. Волосы отросли.
В девятом она стала блондинкой…
— Это — в восемьдесят восьмом?
— Да.
— То есть восемь лет назад?
— Да.
Игорь улыбнулся и положил на альбом цветную фотографию Грошевской, выходящей из собственного авто.
— Изменилась, правда?
Пожилая женщина взяла с холодильника очки.
Такие же светлые короткие волосы. Все тот же тип лица — широкоскулого, со слегка подтянутыми глазками. И рост, подогнанный за счет каблуков. Косынка красная и там, и тут.
— Ну что вы! Я же знала ее с шести лет.
— Что, Роза Максимовна?
— Это… это не она.
— Вы уверены?
Долгое молчание. Протирка очков. Отход к окошку — к истинному солнечному свету.
— Может быть… конечно… за шесть лет… такой, знаете, возраст… развилась, стала женщиной… конечно… что-то я не пойму, Вася…