— Это тебе от Коли. Они с Анатолием Низдвецким в немецкий склад забрались и два мешка продуктов унесли. В городе полно власовцев, ребята стащили у какого-то предателя мундир и, уходя из склада, бросили его там. Гестаповцы власовцев поголовно обыскали, двоих задержали.
— Молодцы, чисто сработали ребятушки, — вырвалось у меня.
— Молодцы, да не очень, — вздохнула Роза, — они это сделали без разрешения, самовольно. Когда наше начальство узнало об этой проделке, то такую трепку им устроило, что с ума сойти можно. Говорили, что за такие штуки в армии под трибунал отдают.
Я, конечно, понимал, что без разрешения руководства нельзя идти на какое-либо опасное дело, но, чтобы поступок ребят вызвал такую реакцию, это мне казалось чрезмерной строгостью.
— Коля не оправдывался, но сказал, что немцы морды наедают, а партизаны с голоду пухнут… Продукты ребята роздали самым истощенным, а вот это твоя доля.
— А сам, наверное, доходной? — спросил я.
— Худючий, как щепка, но говорит, что он двухжильный. Даже Саша Лобода удивляется его выносливости.
Прощаясь, Роза сказала, что меня скоро вызовут в Константиновку. Леня пошел ее проводить, а я остался один и почему-то подумал об Александре Лободе. Посещавшие мою конспиративную квартиру товарищи, рассказывая о Николае, непременно упоминали какого-то Александра из числа присоединившихся к ним окруженцев. Ребята считали его хорошим, надежным и смелым человеком, лишь иногда их беспокоила излишняя горячность Александра.
Когда говорили, что Николай подружился с этим окруженцем, меня охватывало непонятное чувство беспокойства и досады. Возможно, это была ревность, возможно, что-то другое, но чувство это было не из приятных.
Из расспросов я кое-что узнал об Александре Лободе. Лет ему было около двадцати четырех, родом якобы из Краснодара или Краснодарского края, оттуда и был призван в Красную Армию. Танкист. Не то сержант, не то лейтенант. В зимнее наступление 1943 года был ранен в голову возле Славянска или Краматорска.
После отступления наших войск его подобрали на улице, укрыли и спасли. Осколком ему выбило глаз, и он носил марлевую повязку. Все сведения приблизительные.
Как выяснилось позже, и другие наши ребята, даже те, которые были с ним на заданиях, знали о нем не больше. Нам осталось неизвестно даже его отчество. Лобода о себе говорил мало, был немногословен, да и не принято тогда было задавать много вопросов.
Я почему-то думал, что новоявленный друг не сможет по-настоящему оценить Николая, его надо иногда и сдержать, иногда и позаботиться о нем.