«Только что заперев дверь, я повернулась и хотела уже пойти к каналу, – стояло в протоколе, – но тут снова повернулась, потому что мне показалось, что в почтовом ящике что-то лежит, и пока поворачивалась, невольно бросила взгляд на дом семейства Ш., и я сказала себе: «Ага, кто-то к ним явился!» И на самом деле, в этот момент к ним звонила особа или дама, мне незнакомая». (Заметьте, я ни одного слова не изменил и передаю характерный стиль полицейского протокола.)
«Особа или дама была одета в толстое манто красного или, лучше сказать, красно-коричневого цвета. Я еще тогда подумала: в это время года, когда такая жара стоит, напялить на себя это манто! В руке у упомянутой женщины был белый цветок, обернутый в прозрачный целлофан. Фрау Шлессерер отперла дверь, и женщина выставила перед ней этот цветок. Фрау Шлессерер сначала взяла его, а потом, помедлив, впустила гостью к себе. Что было дальше, я не знаю. Дама или особа в красно-коричневом манто была не очень высокого роста, как мне кажется, такая, как я, а я метр шестьдесят пять, скорее, худая, насколько могу судить, не старая еще, но и не молодая, у нее были пышные темные волосы, довольно коротко подстриженные. Больше ничего не могу о ней добавить. Я готова повторить сказанное здесь, на суде, и перед следственным судьей. Мной прочитано, претензий не имею. Флуттерле, Фридерика».
Естественно, что представленный Флуттерле словесный портрет мало чем мог помочь нам. Между тем из Америки вернулся и сын Шлессерера. Его допросили, но, как и ожидалось, ничего существенного к тому, что мы уже знали, он добавить не мог. После того как был повторно допрошен Гейнц К. Шлессерер, который рассказал о пропавших деньгах, ювелирных изделиях и разбитом подвальном окне, следственная группа стала понемногу склоняться к идее о том, что, дескать, преступление носит характер убийства с целью ограбления и что преступник может быть пойман, лишь если сам выдаст себя…
Но мне эта идея претила. И то, что визит незнакомки полностью совпадал с наиболее вероятным временем убийства согласно заключению экспертизы, и то, что орудием убийства был пояс, по цвету совпадающий с манто, в которое была одета гостья фрау Шлессерер, и то, что предполагаемый убийца сначала попытался отравить жертву, и то, что в деле фигурировал непонятный цветок, – все перечисленное заставляло меня возопить: «Тут что-то не так!» И самое интересное – сомнения крепли, хотя, откровенно говоря, и характер, и натура, и внешность Шлессерера внушали мне глубочайшую антипатию.
Это скользкий, необразованный выскочка, плебей и скоробогач волей фортуны и вдобавок – хотя никаких доказательств тому у меня не было – скрытый нацист.