— Так кто ж спорит, Яков Кириллыч, — с готовностью отозвался Востряков. — Это молодёжь куролесит, а мы – службу несём. Правильно, Тимофей?
— Правильно, правильно, — Ложкин залихватски поставил на место обойму пистолета.
— Всё, я дома, если что. Анатолий, позвоните Людмиле, успокойте, скажите, что всё штатно прошло. Волнуется же. Не звонили ведь ещё?
— Никак нет, — Шугаев захлопал на Гурьева пушистыми ресницами. — Сейчас позвоню, Яков Кириллович.
— Нехорошо, Анатолий, — укоризненно поджал губы Гурьев. — Работа – это очень правильно, здорово, мужчина без работы – не мужчина, не человек. Как и без семьи. Всё, занимайтесь.
— Вот, — с придыханием проговорил Шугаев, когда Гурьев вышел из кабинета. — Даже жену знает, как зовут. Вот – человек! — И посмотрел на Коновалова: – Понял, гад, какие люди из-за тебя ночей не спят?! У-у-у… Была б моя воля… Как он этого… С «вальтером» который, — я и ахнуть не успел, — а он… Я-то думаю: чего это он с тросточкой, как пижон?! А это… Р-раз! Р-раз! С оттяжечкой! От плеча – пополам… Да-а-а!
— Он ещё и не так умеет, — поддел Ложкин.
— У-у, — опять с ненавистью посмотрел Шугаев на своего предшественника. И повторил: – Была б моя воля…
Его воля – не твоя, подумал Востряков, протирая ветошью ствол оружия. Не твоя – его. И увидел Бог, что это хорошо.
* * *
— Дарья звонила, — пробурчал заспанный Шульгин, когда он вошёл. — Раз сто. Как там всё? В цвет?
— Выучил, — усмехнулся Гурьев.
— С тобой и не то ещё выучишь, — отпарировал Денис.
Раздался низкий звук зуммера «Касатки». Гурьев снял трубку:
— Слушаю, Гурьев.
— Гур! — он услышал, как девушка громко вздохнула, переводя дух. Слышимость в «Касатке» была отличной. — Гур. Слава Богу. Ты… не ранен?!
— Да тьфу на тебя, — рассердился почти натурально Гурьев. — Какие ещё ранения?! Тоже мне, Верден, штурм Перекопа. Ложись-ка ты спать, дивушко. Я завтра заеду. Мне, видишь ли, тоже иногда поспать требуется. Все вопросы задашь мне завтра. Договорились?
— Нет. Ты не договариваешься – ты приказываешь, — грустно сказала девушка. — А я – слушаюсь и повинуюсь.
Пока, подумал Гурьев. Это – только пока.
— Но главное – ты жив. Всё остальное можно потом. Спокойной ночи, Гур. Я тебя очень люблю. И Арон Самойлович с Брайной Исааковной тебе привет передают. И Дина. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, дивушко.
Сталиноморск. 16 сентября 1940
Гурьев разрешил себе поспать на час больше – подъём не в пять, как обычно, а в шесть. Окончательно проснувшись, позвонил Широковой:
— Сегодня заканчивается твой больничный, Танечка, — с некоторой доли издевки сказал он в мембрану микрофона. — Приходи на работу, всё, в общем, закончилось. Новая метла, что вместо Коновалова, ещё по тебе пройдётся крупным наждаком, но ты не волнуйся – добрый волшебник товарищ Гурьев держит руку на пульсе событий.