— Да-а?! — изумился Гурьев. — Ну-ка, ну-ка, интересно. И что же ты узнал?
— Да узнал, — Чердынцев ухватился за рюмку, как за спасательный круг. — Кое-что.
— Тем более, что они с середины двадцатых весьма этим гордились. И хвастались на каждом углу. Так что?
— Яков Кириллыч…
— Ты говори, каплей. Говори. Это важно.
Чердынцев вдруг решительно отодвинул рюмку, — так, что коньяк опасно плеснулся, грозя пролиться на скатерть, — поднялся, расстегнул китель, достал портмоне и вытянул оттуда небольшой снимок – старый, старый, на плотном картоне, снимок, запечатлевший высокую женщину с гордым, жёстким и в то же самое время каким-то беззащитным лицом, и четырёх девочек. Одна из девочек была Даша. То есть, конечно же, не Даша.
Гурьев долго рассматривал фото. Потом спросил тихо:
— А это у тебя откуда, капитан?
— Нашёл, — усмехнулся Чердынцев.
— Ты спятил, — покачал головой Гурьев. — Такое с собой в карманах носить?! Ты точно спятил. Псих. А если б кто увидел?
— Никто не увидел, — Чердынцев снова опустился на стул.
— Псих, — спокойно констатировал Гурьев. — Псих клинический и неизлечимый. Ладно. Дальше.
— Куда уж дальше, — криво усмехнулся Чердынцев.
— То есть тогда ты и поверил.
— Почти. Потому что… Да как же можно в такое поверить?! Если это всё правда – никогда не прощу себе. Надо было… А, к чёрту!
— Это правда, капитан, — вздохнул Гурьев. — А туда, куда ты сказал – не надо. Не надо.
— Откуда ты можешь это знать, — Чердынцев сильно запрокинул голову и со свистом втянул в себя воздух. — Откуда тебе-то это знать, если я и сам?!
— Я знаю.
— Откуда?!
— Чердынцев, — Гурьев поставил локти на стол, положил подбородок на сцепленные пальцы. — Ты хоть понимаешь, что ты сделал, Чердынцев?!
— А что я такого сделал? — Чердынцев усмехнулся. — Во-первых, я не знал. Во-вторых, не поверил. А если бы даже знал и поверил?! Когда она… когда её не стало, я думал, я сдохну. Я выскребся только из-за Дарьи. Когда Дарья подросла, я только тогда… засомневался.
— Почему засомневался? Если не поверил?
— Почему, почему, — буркнул Чердынцев. — Ты на неё, на Дарью-то, посмотри. Сам говоришь.
Гурьев налил себе и ему по полной рюмке:
— Ясно. Скоро я тебе многое объясню. Не всё, но многое Давай вздрогнем, капитан. За наших любимых.
Они выпили, по-прежнему не чокаясь. Гурьев громко поставил свою рюмку на стол:
— Твоя сверстница. Значит, младшая. Анастасия.
— Аня…
— Как ты там вообще очутился?
— Да меня в разведку послали.
— Одного?!
— Какой там одного, — сморщился Чердынцев. — Я же салага тогда был, вообще необстрелянный. Отбился, заплутал в лесу этом проклятом! Пока не догадался конику своему довериться. Вот и вышло всё, — видишь, как.