— Ты врёшь, чтобы меня утешить. Я знаю. Разве я красивая? Фигура – ну, совершенно никуда не годится, нос курносый, рот – от уха до уха! Ну, что это такое, в самом-то деле?! Вот бы… Любовь Орлова – помнишь, мы видели в театре? Вот кто красавица. А я?!
— И ты в ту же дудку, — Гурьев усмехнулся снисходительно, сел на кровати, сложив пятки по-турецки. Грация, с которой он это проделал, отозвалась щемящим чувством у Ирины под ложечкой. — Не понимаю, что в ней находят. Толстоногая девица с сусальным личиком, губками бантиком и глупо вытаращенными глазами. Пошлая открытка из прошлого века. Люби меня, как я тебя. Бр-р!
Гурьев так натурально передёрнул плечами, что Ирина рассмеялась и повернулась к нему лицом:
— Действительно я тебе больше нравлюсь?
— Действительно.
— А эта ваша Лариса Волкова…
— Кто?!
— Лариса. Как её там…
— Я не знаю, как её там, — широко улыбнулся Гурьев.
— Ты так сладко и складно врёшь, — Ирина вздохнула. — Но так хочется верить.
— Надо подкрепиться, Ириша. До утра ещё долго.
— Нас скоро отсюда выгонят?
— Никогда. Пока мы не уйдём сами.
— Гур! Как тебе удаётся?! Вот так?
— Это моя страна. Я здесь хозяин. Я хочу любить тебя на шёлковых простынях, во дворце вельможи и чародея, есть фрукты и пить вино, — и я буду это делать. Я же не собираюсь заграбастать себе это насовсем, навсегда. Но это моё, и никто не посмеет мне мешать. Понимаешь?
— Боже мой, Боже мой! Господи, Гур, если бы ты знал! Если бы ты только знал…
— Я знаю. Идём за стол, шампанское нагревается почём зря.
— Я боюсь.
— Кого? Брюса?!
Ирина улыбнулась вздрагивающими губами. Ну и пусть, подумала она. Ну и пусть. Что будет – то будет. Всё пустяки. Единственное, что важно – вот это. Здесь и сейчас.
Гурьев сохранил об этом городе, в общем, приятные воспоминания – Питер его детства, времени, когда Гур уже начал отчётливо осознавать себя, был всё еще великолепной имперской столицей. Но – лишь неустанной заботе Нисиро они с мамой и дедом обязаны были тому, что уехали буквально накануне превращения северной Пальмиры в холодную, голодную и жуткую «колыбель революции», переполненную агентами «чеки», рыскавшими в поисках контрреволюционных заговоров и перетряхивавшими чуть ли не каждый закуток в поисках недограбленного.
Теперь бывшая столица Государства Российского была иной. На улицах больше не звучало перекатывающееся эхо винтовочно-револьверной канонады, дома не таращили на белый свет выбитые окна и сожженные подъезды. Медный Всадник стоял на месте, Зимний приобрел почти досоветский вид, ростральные колонны на Стрелке Васильевского острова больше не казались осколком погибшего Рима посреди варварской пустыни; набережная Грибоедовского канала была полна книжных развалов, — все, как прежде, как тогда, когда Гура, совсем еще кроху, водил гулять по городу дед.