Утром Гурьев, едва рассвело, запер дверь и вышел на улицу. До хоральной синагоги было минут двадцать ходьбы, и он торопился, чтобы успеть на ватикин.[104]
После молитвы он подошёл к раввину:
— Мне нужно поговорить с Вами, ребе.
Тот внимательно посмотрел на Гурьева:
— Янкеле, что с тобой? Что случилось?
— Случилось, ребе. Мама. Её больше нет.
— Борух даян хаэмес,[105] — раввин вздрогнул. — Она же ещё совсем молодая! Что с ней?!
— Разрыв сердца, — Гурьеву с некоторых пор легко давалась ложь во спасение. — Вчера вечером.
— А где…
— Дома.
— Не беспокойся, Янкеле, мальчик мой, — раввин погладил Гурьева по руке. — Мы всё сделаем, как надо. Только ты должен обязательно соблюдать шивэ.[106]
— Да, хорошо, — Гурьев кивнул и достал из кармана пачку червонцев. — Здесь десять тысяч. Возьмите, сколько нужно, остальное – цдоке.
— Ты же наш ешиве-бохер,[107] Янкеле! А… Откуда у тебя такие деньги?!
— Это сейчас не имеет значения, ребе. Абсолютно никакого значения.
Раввин вздохнул:
— Я тебя знаю столько лет, Янкеле, — ты такой удивительный мальчик. И этот твой непонятный кореец, который тебя учит неизвестно чему. Я знаю, знаю, но всё равно – это не еврейское дело, и я не однажды тебе это говорил, но ты же не слушаешь. Бог с ним. Ты решил отомстить?
— Сначала я их должен найти, — Гурьев усмехнулся. — Там видно будет.
— Ты же знаешь – этого нельзя.
— И, тем не менее. Не стоит впустую тратить слова, ребе. Это решённый вопрос.
— Ты говоришь, как апикойрес.[108] Я не в силах тебе помешать, но ты нарушаешь волю Всевышнего.
— Мне довольно часто придётся это делать, ребе, — Гурьев снова усмехнулся. — Ведь я собираюсь жить в этой стране.
— Мы все живём в этой стране. Но это не значит, что нужно или можно забыть о том, кто ты и зачем живёшь. Незачем рисковать своей долей в будущем мире.
— Я помню, ребе. Я всё помню. Ещё раз спасибо, ребе.
Маму похоронили на Востряковском кладбище, поставили на холмик дощечку с надписью на идиш и по-русски. Я их найду, подумал Гурьев. Я их обязательно найду. Я землю буду зубами грызть. Даже ценой доли в будущем мире.
* * *
Очнулся он от осторожного стука в дверь. Мишима открыл. На пороге стоял Буров:
— Здравствуй, Яша. Здравствуйте, Николай Петрович.
— Здравствуйте, Иван Григорьевич. Проходите.
— Нет-нет, я на секунду. Тут приходили из милиции, принесли повестку, нужно было расписаться.
Гурьев повертел в руках серую бумажку с датой, номером кабинета и фамилией следователя – Городецкий. Он кивнул:
— Спасибо. Вас тоже вызывают?