— Я запомню, сэр.
— Отлично. Свяжитесь с Home Office[23] и скажите, что я желаю сегодня же вечером получить сведения о том, что Мосли,[24] и этот, как его, Рэмзи,[25] находятся за решёткой. Что там за кружок возглавлял этот старый индюк Домвайл?[26] Всех туда же.
— Ваше Величество, — Глокстон уставился на короля так, словно видел впервые.
— Демократия кончилась, Артур. Началась война. Пусть это дойдёт до всех и каждого.
— Конечно, милорд, — на пергаментной коже щёк Глокстона неожиданно расцвёл румянец. Он никак не мог избавиться от навязчивого ощущения, что король не просто воспользовался возникшей ситуацией, а… Нет. Не может быть. — Вы абсолютно правы, сэр.
— Далее. Позвоните сэру Уинстону и скажите, я желаю видеть его немедленно.
— Да, сэр.
— Ваши соображения по поводу смены декораций в разведке я желаю видеть к тому моменту, как Черчилль появится на пороге. И ещё одно.
— Я слушаю, сэр.
— Мы не будем воевать с Японией. Никогда. Пусть Рузвельт управляется в одиночку, если ему очень хочется. А что касается леди Рэйчел…
— Да, сэр?
— Ума не приложу, что мы станем делать, когда она уедет.
— Уедет?! — удивился Глокстон. Удивился так, что, против обыкновения, вовсе не потрудился этого скрыть. — Прошу прощения, сэр. Уедет – куда?!
— То есть как это – «куда»? В Россию, разумеется.
— Сэр, я вас не совсем понимаю, — осторожно наклонил голову вперёд Глокстон.
— Что же тут непонятного, Артур? Вы же видите – она держится из последних сил. У меня разрывается сердце, когда я на неё смотрю. Конечно, она уедет. Что?
— Я полагал, этот молодой человек вернётся в Лондон, — поправляя и без того безупречно повязанный галстук-бабочку, проговорил Глокстон. — Леди Рэйчел – в Россию? Это просто невозможно. Если он действительно любит её, он просто обязан вернуться.
— Вы совершенно не понимаете русских, мой дорогой друг, — Эдуард, резко запрокинув голову, выпустил в потолок густое облачко желтоватого дыма и весело подмигнул Глокстону.
Сталиноморск. 28 августа 1940
Гурьев будто очнулся и снова посмотрел на девушку:
— Что?
— Почему она не с вами?
— Потому что это невозможно.
— Вы давно с ней виделись?
— Давно. Очень давно. Она не здесь, Даша. Далеко отсюда.
— Я знаю, — нетерпеливо сказала девушка, сердито сводя вместе выгоревшие на солнце брови. — Кто она? Испанка? Нет, нет, имя… Кто она, кто!?
Он чувствовал – интуицией, которая практически никогда не подводила его – до тянущей пустоты в желудке чувствовал, насколько важен его ответ. Не правильный ответ – правдивый. Честный. Как на духу. Он не знал, почему и зачем. Но ощущал необходимость этого разговора с предельной, пугающей ясностью, неотвратимой, как восход солнца. Всё зависело от того, сумеет ли он.