Сидя одиноко на берегу Сайно, он задумался. Как долго это еще будет продолжаться?.. Беспокоился он за свою семью, за сына Чеслава, который, хотя ему и было только пятнадцать лет, был уже связным партизанского отряда.
Очнулся Шостак от раздумий, когда двое партизан показались на берегу.
— Все в порядке? — спросил Шостак.
— Да. Едем, а то ночь короткая.
Лодка шла легко, и вскоре они оказались на южном берегу Сайно. До рассвета оставалось совсем немного.
— Завтра надо будет добраться до Августова на Борки, к тайнику, — обратился к Шостаку один из партизан, — и отдать записку Ольшевского. Оттуда к берегу придут два человека. Переправьте их сюда и сообщите, как связаться с отрядом Вирского.
— Понимаю.
— Вы пойдете или сын? — спросил партизан.
— Сын.
— Хорошо. Ну, пока!
Партизаны скрылись среди деревьев. Шостак спрятал лодку и возвратился в избу, когда уже светало. Он знал, что жена и этой ночью не спала. Разбудил сына. Минуту пошептался с ним, а потом, когда тот направился в Августов, лег на кровать.
Однажды он получил извещение прибыть в управление лесничества в Августове для выяснения некоторых вопросов. Однако партизанская разведка предупредила его, что это ловушка. Надо было бежать в лес. Вместе с ним уходил и пятнадцатилетний сын Чеслав. Отряд Вирского удачно инсценировал их «похищение». Вскоре по округе распространились слухи, что «бандиты» забрали Шестаков. Об этом узнало даже гестапо. Смелый и его сын по кличке Музыкант были включены в отряд Комара.
* * *
Стоя на опушке леса, партизаны ожидали разведчиков, которые пошли в деревню Грушки. Не было слышно никаких звуков, даже лая собак — всех их немцы перестреляли.
Разведывательный дозор вырос как из-под земли.
— Деревню проверили, дорога свободна! — доложил командиру один из партизан.
— Не было их сегодня в Грушках? — спросил Жвирко.
— Не было, пан командир.
— Пошли!
Шли на марше с охранением. Остановились у одной избы, Жвирко постучал в окно.
— Кто там?
— Откройте, отец, свои…
Юзеф Заневский отворил дверь. Партизаны вошли в избу.
— Есть хотим, отец! — сказал Жвирко, кладя около себя автомат. — Хотя бы картошки, хлеба. Два дня ничего во рту…
Заневский нарезал толстые куски черного хлеба. От волнения у него дрожали руки, он не мог оторвать взгляда от этих уставших лиц. Думал о Вицеке, своем единственном сыне. Смотрел, как эти люди жадно ели. Придвинулся ближе к Жвирко.
— Пан командир, мой тоже где-то там, может, такой же голодный…
— Сын? — спросил Жвирко.
— Сын, Винценты, ему двадцать лет. Жил в Чарнухе у родных и был членом какой-то организации. А потом — в лес, — Заневский кулаком вытер глаза, так как слезы навернулись при воспоминании о сыне.