– Ты должен был жить в другом, новом, справедливом мире, где нет обмана и паразитов, где добрые и хорошие люди делают работу для общей пользы и где все честно. Но мы не смогли. Прости нас, малыш.
Мальчик немного испуганно посмотрел на странного старика в черном пальто. Увидел, как по его лицу текут слезы.
– Дедушка, вам плохо?
– Ничего, малыш, ничего страшного. Просто пора уходить.
Он встал с трудом, оперся на палку – и пошел к своему дому. Последний раз.
***
Трибуну построили на месте уничтоженного пятнадцать лет назад Мавзолея. Построили наспех, из досок. Был зимний день (кто-то из Исполнительного Комитета пошутил, когда они поднимались по деревянным ступенькам – «Нас потом будут ругать сто лет, что опять не летом!»). Андрей Васильев – появление которого площадь, заполненная народом, встретила восторженным гулом, подошел к микрофону, осторожно дотронулся пальцем до черной круглой головки. Со всех сторон раздался звук удара, а потом затухающее эхо – площадь не вместила всех, военные расставили машины с громкоговорителями, чтобы все могли слышать. Кое-где были видны огромные плоские щиты экранов, на которые, как и на несколько оставшихся телеканалов, велась прямая трансляция. У телекамер тоже были какие-то военные – телевизионщикам, даже техперсоналу, в последние дни приходилось несладко. Были самосуды над дикторами и журналистами.
Толпа перед трибуной замерла. Москвичи, приезжие, солдаты Народной Армии, рабочие дружинники с усталыми лицами, шахтеры, крестьяне. Все вдруг разом замолчали. Стали слышны звуки барражирующих над Москвой вертолетов – хотя сопротивление наемников было сломлено, но никто не мог гарантировать, что разгромленная гадина, ядовитый клубок из мафии, продажной бюрократии, госбезопасности и олигархии не попытается укусить напоследок.
Андрей отошел от микрофона, повернулся к товарищам, глазами попросил помощи.
– Слово имеет народный президент Советской России товарищ Андрей Андреевич Васильев, – сказал, наклонившись к микрофону, кто-то из ИКа.
Толпа восторженно ахнула. Раздались свист, аплодисменты, крики.
Андрей снова подошел к микрофону. Замахал руками, почти рявкнул:
– Товарищи, бурных и продолжительных аплодисментов больше у нас не будет. Хватит.
Громкоговорители на военных машинах работали хорошо, да и голос у Васильева стал луженым. Отсмеявшись, толпа снова притихла.
– Знаете, – сказал в наступившей тишине Васильев. – Я был совсем ребенком, пацаном, даже еще меньше, и вот как-то встретил одного старика. Я не знаю, кто он был такой – я его больше никогда не видел. И этот старик сказал мне вдруг – сказал то, что я запомнил на всю жизнь. То, что, может, сделало меня тем, кем я стал. Он сказал мне: Прости, малыш, что мы не смогли. Ты должен был жить в другом, новом, справедливом мире, где нет обмана и паразитов, где добрые и хорошие люди делают работу для общей пользы и где все честно. Но мы не смогли. Прости, малыш. Так он сказал.