Если б я был твоим рабом последним,
И сидел бы я в подземелье,
И видел бы раз в год или два года
Золотой узор твоих сандалий,
Когда ты случайно мимо темниц проходишь,
И стал бы я счастливей всех, живущих в Египте.
Он поднял на меня блестящие преданные глаза, а я закрыла свои. С трудом переведя дыхание, плохо владея своим голосом, я спросила:
— Чьи это стихи?
Он притянул меня к себе.
— Неважно, кто их сочинил… Каждый, кто узнает вас, не найдет лучших слов, чтобы выразить свои чувства…
Да, он сказал это! Может быть, он сказал бы еще что-нибудь, если бы не прошла дежурная… Ну и что же? Ведь не придавала же я значения тому, что студенты из Академии художеств, приглашая меня позировать для портрета, твердили всякую всячину насчет моего профиля. Они даже мою шею, которая в нашем классе считалась взятой напрокат у верблюда, объявили замечательной, придающей мне сходство с прекрасной царицей Нефертити, жившей три с половиной тысячи лет назад. Разве я должна была принимать это как объяснение в любви? Я посмеялась над сходством с такой древностью, и все…
Вадим не был живописцем и вместо разговоров о линиях и о колорите прочел стихи. Только я никогда еще не слышала таких стихов, такого волнения в голосе и приняла все всерьез. Наверное, он сам не ожидал этого…
И на дереве, когда он сравнивал меня с орхидеей, в нем тоже говорил только художник! Ведь он и был художником, хотя не рисовал, а делал кинокартины.
…Я лежала, уткнувшись в подушку, и все яснее понимала, что слишком поспешно и откровенно выдала свои чувства. Наверное, это заметил не только Вадим. Мне приходили на память и любопытные взгляды гримерш, и смех в каюте у Лены… Стыд, стыд…
Что же, теперь кончено! Я поняла все. Больше уж никому не придется смеяться. Наверное, долго не захочется смеяться и мне самой.
Так твердила я себе самой и вдруг услышала:
— Валя и Вася, вставайте!
Лена будила операторов.
Повернув голову, я увидела клубящийся туман над рекой. Наступило утро.
Около двери послышался тихий голос Лены:
— Эй, боцман, ты уже не спишь?
— Нет.
— Отдыхай, пока мы проскачку наездника снимаем. Ну, как после вчерашнего?
— Нормально…
Действительно, «драгоценные конечности» совсем не болели.
* * *
И вот опять Анвер тащит меня на руках, кружит, а иногда шипит:
— Не цепляйся за меня. Ты душишь!..
Но я теперь не убираю своих рук, а говорю:
— Не шипи, как змея! Очень ты мне нужен! Пастух мой жених, и я должна его обнимать. Анна Николаевна велела!
На этот раз он носил меня через ручеек на край поляны. Конечно, это опять был брезент, раскрашенный под песок, только по краям насыпали настоящий песок и мелкие камешки, ну и вокруг настоящие цветы, травы, кусты и деревья.