— Ну, а все-таки вам хотелось бы? — допытывался он.
Я постаралась ответить честно:
— Многие люди вызвались бы даже разделить судьбу Лайки, если бы в этом была необходимость. Наверное, и я согласилась бы, хоть и поскулила… Только ведь для нашей Родины важно другое. Космонавт должен отвечать за выполнение программы исследований и за успешное возвращение. Знаете, как у Твардовского: «Бой идет не ради славы, ради жизни на земле!»
— Ах, вот вы какая! — воскликнул он, беря меня за обе руки. — Да вас надо показывать в музее! Колоссально! Красота плюс разум и талант — редчайшее явление!
Меня смутила прямолинейность его похвал, и я, отняв руки, медленно пошла вперед.
— Плюс еще и скромность? — догоняя меня, со смехом воскликнул он. — Ну конечно же, вы такая же редкость, как… ну… шапка Мономаха!
Чувство юмора победило мое смущение, и я, засмеявшись, сказала:
— У нас в классе все такие же, как и я, все так же танцуют и так же думают про космос… Так что шапка Мономаха может не трястись от страха. Я не могу соперничать с ее неповторимостью!
Вадим шутливо стал тянуть меня к Боровицким воротам Кремля, настаивая, чтобы я немедленно заняла место под стеклом в Оружейной палате. Я, смеясь, согласилась соперничать там только с костяным резным посохом, поскольку сама была из породы палок.
— Ага! — тоже смеясь, воскликнул Вадим. — Согласились, что сравнение с палкой прекрасно выразительностью.
Я постаралась придать голосу кротость:
— А вы согласились бы сопровождать так далеко настоящую костяную палку?
Мы оба захохотали на всю улицу.
До нашего интерната осталось совсем недалеко. Наши ноги невольно стали замедлять шаги, потому что было неизвестно, когда нам еще предстоит увидеться. Киногруппа уезжала утром.
Стало накрапывать, но мы прошествовали мимо Красной площади, делая вид, что дождя нет и в помине; когда же миновали Большой театр, то припустился такой ливень, что мы, схватившись за руки, во всю прыть помчались к моему училищу.
В полумраке под аркой нашего интерната мы едва отдышались. Вадим опять взял меня за руки и, улыбаясь, смотрел на мое мокрое лицо. Потом улыбка стала исчезать и в его глазах появилась странная робость.
— Если б я был древним полководцем! — печально вздохнул он.
Я сначала не поняла, что это стихи, а он так же задушевно продолжал говорить от лица неизвестного египтянина. Странный, но красивый ритм стихов покорил меня, и я послушно стояла, не отнимая рук, а он тихо рассказывал, что мудрость, сила и ловкость могли бы дать ему могущество и славу, но никогда не сделали бы его счастливым. Потом, склонив голову, уже почти шепотом он сказал: